Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - читать онлайн книгу. Автор: Петр Романов cтр.№ 48

Страница

Кажется, все ясно, но в том-то и «прелесть» мифов, что они живучи вопреки всякой логике. Уже зная весь трагический опыт России в XX веке, некоторые и сегодня продолжают всерьез рассуждать о том, что декабристы могли стать отцами-основателями европейской России.

Увы, не могли. И лучше всех это объяснил Александр Герцен, основатель вольной русской типографии в Лондоне. Тот самый публицист, что и заложил первый камень в фундамент культа «пяти повешенных».

В своем письме к императору Александру II Герцен пишет:

В этом отрывке сказано все. И о том, что, действуя более решительно, декабристы могли бы захватить дворец. И о том, что русский народ оказался не готов к приходу декабристов во власть. Общественное мнение было против, а потому его неизбежно пришлось бы ломать. Иначе говоря, Россию в случае победы декабристов ожидал не парламент, выстроенный по западным образцам, а жесткая и многолетняя военная диктатура.

Немало по этому поводу размышлял и талантливый русский историк Натан Эйдельман. Вслед за Герценом он приходил к выводу, что восставшие могли победить. Но одновременно фактически признавал, что в случае успеха восстания Россию ждала бы большая кровь. Если бы декабристы твердо следовали своим планам, рассуждал историк, «…тогда взяли бы власть, сразу издали бы два закона – о конституции и отмене рабства, – а там пусть будут междоусобицы, диктатуры – истории не повернуть, вся по-другому пойдет!».

Возможно, так бы и случилось, только еще вопрос, насколько украсили бы русскую историю очередные кровавые междоусобицы и диктатура Пестеля – нового Робеспьера. Имя, впрочем, могло быть и иным. Революция необычайно находчива, а потому всегда отыщет в толпе своего героя.

Декабристы предложили русским сделать, казалось бы, вполне логичный шаг: продолжить дело Петра Великого, обогатив страну не только материальным, но и политическим инструментарием Запада. Свой альтернативный проект предложил и новый император. «Для того, чтоб отрезаться от Европы, от просвещения, от революции… Николай, со своей стороны, поднял хоругвь Православия, Самодержавия и Народности, отделанную на манер прусского штандарта…» – писал Герцен.

Все верно, но за декабристами, «самыми талантливыми, образованными, благородными и блестящими», народ не пошел. Зато с энтузиазмом последовал за николаевской «русско-прусской» хоругвью.

Пенять на то, что Россия – не Запад, конечно, можно, но бесполезно: каждому овощу свое время, поэтому на декабрьском морозе 1825 года демократия в Петербурге расцвести просто не могла.

Даже спустя многие десятилетия, когда и вправду в России повеяло переменами, писатель Мережковский, говоря об отечественных революционерах, все еще с горечью признавал, что они «слишком ранние предтечи слишком медленной весны». Что же было ждать оттепели в декабре 1825 года?

Выбор в ту зиму объективно стоял между двумя диктатурами: николаевской и пестелевской. Царская диктатура была для народа привычнее.

Все остальное – лишь красивая легенда, созданная последователями «культа пяти повешенных».

«Русский царизм» – точно такое же клише, как «китайские церемонии» или «американский образ жизни». Обычно подобное клише воспринимается как аксиома, не требующая доказательств. Между тем в «русском царизме» столь много иностранных добавок, что национальным продуктом его можно считать лишь с оговорками.

На вершине самодержавной пирамиды подлинно «русского духа» всегда было меньше, чем внизу, а с течением времени он и вовсе на высоте выветрился и являлся в царские палаты лишь изредка, да и то каким-то ряженым гостем. Чтобы понять, о чем идет речь, достаточно взглянуть на декоративные портреты и фотографии российских государей, их жен и детей в старинных русских костюмах. Прусскую принцессу Шарлотту – невесту Николая Павловича – даже представили в первый раз широкой публике не в обычном платье, а сразу в русском сарафане и кокошнике, дабы подчеркнуть ее полное слияние с новыми подданными. Противоестественность всех этих постановочных сцен очевидна.

Иначе, видимо, и быть не могло, учитывая, что каждый новый царь разбавлял остатки своей русской крови, женясь на немке, плюс преимущественно иностранное воспитание наследников престола и, наконец, тяга царской семьи (вполне, впрочем, простительная) к европейскому комфорту.

В этом смысле Николай I не является исключением. Достаточно прочесть его собственные «Воспоминания о младенческих годах», где иностранные имена полностью доминируют над русскими:

И так далее в том же роде. Детство императора, который позже приобрел имидж самого национального из российских монархов, проходило в основном в окружении иностранцев, частью, впрочем, обрусевших.

Простые русские люди, также изредка появлявшиеся в окружении будущего императора, собственных имен в «Воспоминаниях» не имеют, хотя и о них написано не без теплоты. В одном месте Николай I с гордостью заявляет, что его кормилицей была простая «Московская Славянка» (оба слова патриотично написаны с большой буквы, чтобы подчеркнуть народность и «породистость» кормилицы). Чуть дальше снова воспоминания о кормилице, правда уже не «московской», а «питерской»:

Страница