Краткая история Германии - читать онлайн книгу. Автор: Хаген Шульце cтр.№ 34

Это не девиз прусской канцелярии, а слова из социал-демократической «Рабочей Марсельезы».

Глубокие трещины, прошедшие по вильгельмовской Германии, просматривались и в тех областях, которые наряду с блеском и славой оружия составляли славу империи — в науке и искусстве. В сфере культуры эпоху характеризовали резкие противоречия: академизм и помпезность — с одной стороны, авангард — с другой. Никогда антагонизмы не проявлялись так отчетливо. Например, Новая ратуша в Ганновере, выполненная в стиле необарокко, появилась тогда же, когда и конструктивистский турбинный зал работы Петера Беренса в Берлине или фабрика «Фагус» в Альфельде, спроектированные Вальтером Гропиусом, — легкое и светлое функциональное сооружение из стекла и стали. В конце XIX–XX вв. получил развитие стиль модерн, скорее выражение кризиса, нежели средство его преодоления, явление, не имевшее перспектив творческого развития.

В живописи доминировали, с одной стороны, академические мэтры изобразительного искусства, которым покровительствовал двор, например Антон фон Вернер или Ханс Макарт. Пышность и фотографическая точность работ этих живописцев почиталась высшей добродетелью. С другой стороны, заявили о себе художники-авангардисты, приверженцы мюнхенского, венского и берлинского «Сецессионов», групп «Голубой всадник» и «Мост». Такие художники, как Франц Марк, Густав Климт и Макс Либерман, представляли модерн. Две тенденции, символами которых служили Вагнер и Брамс, противостояли друг другу и в музыке. Иоганнес Брамс, приверженный традиции протестантской самоуглубленности, идущей от Шюца и Баха, пытался соединить выразительные способности романтизма со строгостью формы, свойственной старой полифонии. Современники считали его музыку «академичной». На другом полюсе возвышалась фигура Рихарда Вагнера, который стремился осуществить прорыв к целостному художественному произведению и уже начал отказываться от традиционных музыкальных форм. Вагнер был одним из великих революционеров в истории музыки (кстати, в 1848 г. он стоял на баррикадах в Дрездене), но постоянно растущая часть его массовой аудитории ложно интерпретировала творчество композитора в реакционном духе, чему способствовал историзирующии и героизирующий материал для сюжетов его опер. Вслед за обоими этими гигантами в истории музыки на одной стороне появились поздние романтики, Ферручо Бузони и Антон Брукнер, на другой — новаторы Густав Малер и Рихард Штраус. Обеим линиям развития было суждено снова соединиться в смелой музыке Арнольда Шёнберга. Правда, Вагнер пользовался благосклонностью сильных мира сего — баварского короля Людвига II, а потом и Вильгельма II, охотно видевшего в себе нового Лоэнгрина. Напротив, Рихарда Штрауса он не осилил. «Для меня это не музыка!» — заявили их величество и в 1910 г. возмущенно покинули еще до окончания спектакля берлинскую премьеру оперы «Кавалер розы».

Столкновение традиции и современности происходило повсеместно. Такие драматурги, как Герхарт Гауптман или Георг Кайзер, вторглись на сцену театра классического репертуара. В области литературы противостояли друг другу, словно разделенные столетиями, такие фигуры, как крайне консервативный Теодор Фонтане и экспрессионистски настроенный, еще студентом погибший в результате несчастного случая, поэт Георг Хайм. Подъем и упадок уравновешивали друг друга, но эпохе было свойственно глубоко укоренившееся ощущение того, что мир и общество полностью изменятся в течение самого короткого времени. Ощущение это болезненно подрывало буржуазное благополучие вильгельмовского государства. Карл Маркс и Фридрих Энгельс, а вслед за ними крупные и менее выдающиеся мыслители-социалисты пророчили социальную революцию, «большой крах» (Вильгельм Либкнехт) еще при жизни поколения. Фридрих Ницше постулировал «переоценку всех ценностей» и предсказал появление «сверхчеловека», действующего вне зависимости от морали, ведомого «волей к власти», в то время как Артур Шопенгауэр проповедовал буржуазии своего столетия, верившей в прогресс, бессмысленность мировой истории. Позитивистская вера в разум подвергалась атаке и с другой стороны; в героических, антибуржуазных видениях будущего, созданных Рихардом Вагнером и в не меньшей степени в результате открытия Зигмундом Фрейдом подсознательного и инстинктивного как единственного человеческого свойства.

Среди буржуазной молодежи, воспринимавшей belle epoque ^[41] как время мещанской пресыщенности, бездуховной мании величия, новые пророки нашли массу последователей, В отличие от поколения родителей, пережившего основание империи и теперь взиравшего на политические и материальные успехи Германии, преисполнясь гордости и повторяя вслед за императором «Достигнуто!», большая часть молодежи ни в чем не была убеждена так, как в пустоте и лживости вильгельмовского государственного строя. То, что происходило в умах и душах этого поколения, абстрактно можно описать как ответ на насильственные общественные и технические изменения индустриальной эпохи, Шок, вызванный ими, наступил с опозданием, и реакцией стала паника, отчуждение, «утрата баланса равновесия» (Verlust der Mitte) (Ханс Зедльмайр). Поиск серьезных альтернатив вел к радикальным выводам. Намечался резкий отход от ценностей родителей — либеральность, умеренность, формы общественного бытия, вера в разум и добро, буржуазную цивилизацию подвергались полному отрицанию, Родители были консерваторами, национал-либералами или свободомыслящими, сыновья и дочери становились националистами, социалистами или нигилистами, а то и примыкали к различным молодежным движениям, например к «Перелетным птицам» ^[42] (образовано в гимназии берлинского района Штеглиц). Совершая бегство от мрачной действительности, молодежь демонстрировала презрение к политике вообще вместе с относящейся к ней культурой. Эксперименты с антибуржуазной культурой расцвели пышным цветом: возникали колонии и коммуны, причем друг друга уравновешивали антимеркантильное воодушевление искусством, требование общности, характерное для молодежного движения, и аграрно-романтические черты. От Монте-Верита под Асконой до Ворпсведе ^[43] и Эмсланда расцветали сообщества, в которых предполагалось возобновить прежнее единение между человеком и природой. Анархистские, проникнутые идеями реформ повседневной жизни, и антропософические оазисы соперничали друг с другом за создание нового человека, и все это имело полнокровный, живой характер. Цивилизационное пресыщение, ожидание чего-то совершенно нового — такая почва, формировавшая духовную позицию, должна была облегчить буржуазной молодежи в августе 1914 г. выступление в поход, движение в ожидаемый апокалипсис.