Искусство и красота в средневековой эстетике - читать онлайн книгу. Автор: Умберто Эко cтр.№ 31

Таким образом, удаленность и близость (remotio et approximatio) являются двумя существенными условиями правильного эстетического видения; важное значение имеет и ось зрительного восприятия, благодаря которой предметы выглядят иначе, если на них смотреть ex obliquo (со стороны).

Нет нужды лишний раз подчеркивать значение рассмотренных постулатов. Именно с учетом этих теорий мы сможем лучше понять сочинения св. Фомы, которые хотя и менее четко разработаны, вне всякого сомнения, отражают ту же самую атмосферу. Трактат Витело относится к 1270 г., в то время как «Сумма теологии» была начата в 1266 г. и завершена в 1273 г. — оба исследования приходятся на один и тот же период, затрагивают сходные проблемы и трактуют их в соответствии с уровнем знания своей эпохи.

Обращаясь к эстетическим понятиям, унаследованным от Альберта Великого, Фома сосредотачивается на проблеме субъективного восприятия красоты. Вспомним, что Альберт Великий, говоря о том, как субстанциальная форма изливает свое сияние на соразмерные части материи, понимал это сияние (resplendentia) как строго объективное свойство, как некое онтологическое сияние, которое существует даже тогда, когда его никто не постигает (etiamsi a nullo cognoscatur). Смысл красоты заключается именно в этом сиянии упорядочивающего начала, озаряющем упорядочиваемое многообразие. Подспудно признавая, что прекрасное относится к трансцендентным свойствам ^[17], Аквинат в то же время разрабатывает такое определение красоты, которое своей новизной превосходит определение его учителя. Констатировав совпадения и различия между pulchrum и bonum, св. Фома уточняет:

В этом принципиально важном пассаже проясняется целый ряд основополагающих моментов: красота и благо в одном и том же объекте представляют собой одну и ту же реальность, поскольку и то, и другое основывается на форме (эту позицию, как мы видели, разделяли и другие мыслители); однако когда речь идет о благе, форма становится предметом вожделения, субъект стремится полноценно реализовать эту форму или же завладеть ею как чем-то положительным; красота же, напротив, связывает форму с чистым познанием. Прекрасны те вещи, которые visa placent (нравятся своим видом).

Visa же предполагает не только простой «взгляд», но и «постижение», ясно осознанное «восприятие». Visio (усмотрение) — это apprehensio (постижение), познание; красота — это id cujus apprehensio placet, то есть нечто, постижение которого доставляет удовольствие. Visio является познанием, потому что направлено на выяснение формальной причины существования предмета; речь идет не просто о восприятии чувственных особенностей предмета, а о восприятии большего количества этих особенностей, организованных в соответствии с имманентной схемой, заложенной в субстанциальной форме. Таким образом, речь идет об интеллектуальном, концептуальном познании. О том, что понятие «visio» включало для Аквината и такой тип познания, свидетельствуют различные тексты (например, S. Th. 1, 67, 1; I–II, 77, 5 ad 3). Итак, отличительной чертой красоты является соотнесенность с познающим взором, для которого та или иная вещь предстает как красивая. Санкционирование же со стороны субъекта, а также последующее наслаждение обусловлены ее объективными параметрами предмета.

Все эти — хорошо известные и освоенные почтенной традицией — параметры красоты относятся к ее содержанию. Но смысл красоты усматривается Аквинатом в vis cognoscitiva (познавательной способности) и visio (созерцании); и удовольствие (placet), которое следует за созерцанием, также принципиально важно для определения красоты.

Ясно, что наслаждение порождается объективно заключенным в предмете эстетическим потенциалом; наслаждение не может определять собой красоту предмета. Речь идет о вполне реальной проблеме, которая заявляет о себе уже в трудах Августина. Тот задается вопросом о том, прекрасны ли вещи потому, что вызывают наслаждение, или вызывают его потому, что они прекрасны. Сам Августин делает вывод в пользу второго решения (De vera religione 32б 19). Однако в учениях, где утверждается примат воли, акт приятия вызывающей наслаждение вещи вполне может быть актом свободной и ничем не сдерживаемой устремленности к ней, ни в коей мере определяемой самой этой вещью. Так, например, происходит в случае с Дунсом Скотом, для которого (поскольку воля может желать своего собственного действия так же, как разум понимает свое собственное) эстетическое видение является свободным в той мере, в какой его действия подвластны воле; прекраснейшее вовсе не обязательно постигается именно в сравнении с менее прекрасным (ср.: De Bruyne 1946, III, р. 366). В учениях же, исходящих из примата разума (как это имеет место в томизме), признается определяющее влияние объективных параметров красоты на восприятие зрителя. Однако тот факт, что данные параметры устанавливаются именно на основании зрения (а следовательно, заранее познаны кем-то — Альберт Великий был противоположного мнения), в какой-то мере меняет наши взгляды на объективную природу прекрасной вещи и те свойства, которые делают ее таковой.