Среди садов и тихих заводей - читать онлайн книгу. Автор: Дидье Декуэн cтр.№ 37

Подождав, пока Нагуса, присевший на каменную тумбу, уймет кашель, проглотив пригоршню маковых зерен, которые он всегда носил с собой, Кусакабэ стал искать глазами коляску, чтобы его начальник мог проделать оставшуюся часть пути с наибольшим удобством. Но все проезжавшие мимо коляски тут же брали приступом жители Хэйан-кё, боявшиеся, что огонь неминуемо разойдется вширь, хотя его уже успели потушить: город пережил на своем веку слишком много пожаров, которые, казалось бы, удавалось потушить, однако стоило подняться ветру, как пламя всякий раз вспыхивало с новой неукротимой силой.

В конце концов Нагуса с Кусакабэ нашли себе место во внушительных размеров паланкине с решетчатыми стенками из бамбука – его несли на плечах восемь босоногих мужчин. Внутри этой продолговатой формы коробки сидели две дамы – они спешно прикрыли лица рукавами кимоно и посетовали, что нарушат все правила приличия, если позволят сесть рядом с собой незнакомым мужчинам, чьи намерения к тому же им неведомы.

– Будьте спокойны, – заверил их Кусакабэ (после того как он с трудом втиснулся вместе с Нагусой в паланкин, ему вовсе не улыбалось с такими же усилиями выбираться обратно). – Проявите к нам снисходительность – потом вам непременно зачтется! Будда Чистой Земли принимает в расчет малейшие из наших деяний. Даже помыслы наши, кои мы полагаем самыми сокровенными, Амитабха ^[76] выявляет, пристально изучает, подробно разбирает и осмысляет.

Склонность иных женщин не считаться с последствиями своих деяний изумляла чиновника Службы садов и заводей. Легкой кистью чуть касаясь бумаги, он написал превеликое множество танка, где безжалостно клеймил девичью беспечность. Будучи сам человеком прозорливым, он понимал, что его поэмы в конечном счете предназначались для девиц, которых ему еще только предстояло обольстить, а посему ветреных героинь своих танка он выставлял в образе не женщин, а бабочек. Кому надо, тот поймет. В самом деле, большинство юных особ довольно скоро разгадывали метафору, в подтверждение чего они складывали свои губки трубочкой и принимались водить ими по лицу Кусакабэ, замирая над каждой впадинкой и делая вид, будто пьют нектар.

– Это я велела носильщикам остановиться, я подала вам знак подойти ближе, и я же предложила вам место рядом с нами, – подчеркнула старшая из дам. – Что бы там ни было, пожар, наводнение или землетрясение, все напасти действуют на меня одинаково – вызывают необоримое желание помочь ближнему. Помните последнее землетрясение? Я была тогда возле храма Роккаку, и там, посреди дороги, стоял паланкин в восхитительном убранстве, брошенный носильщиками, – они сидели под деревьями у дороги. Трое из них дремали, а пятеро остальных растирали себе ноги. Паланкин был пуст – я решила, что седок вышел из него и направился помолиться в храм. И тут затряслась земля. А через какой-то миг вода в пруду при храме забурлила, точно бурное море. Носильщики перепугались и пустились бежать – какое неразумное поведение, вы не находите? Когда у вас под ногами начинает трястись земля, стоит иметь в виду, что тряхнуть вас может везде, куда бы вы ни подались. Как бы там ни было, я не шелохнулась. Обхватила большое дерево – оно было довольно крепкое, и вырвать его с корнями не смогли бы никакие силы – и стала ждать, когда все уляжется. И нисколько об этом не пожалела! Через мгновение-другое я увидела совершенно очаровательное существо, совсем юного мальчугана, лет десяти-одиннадцати, не больше. На нем было изысканнейшее платье – из такой ткани и таких оттенков, каких я в жизни не видывала. Я смекнула, что подобные цвета могут украшать разве что Его величество, а стало быть, дивный мальчуган не иначе как наш новоиспеченный император. Но если платье, что было на нем, свидетельствовало о его высочайшем ранге, то сердце, бившееся у него в груди, являло собой жалкий комочек плоти, трепещущий от страха: юный принц бежал к паланкину и кричал так надрывно, как кричат малые дети или ржут лошади-подранки.

Нагуса обратил внимание на то, что престарелая дама чеканила слова так же, как носильщики отбивали ногами дробь по земле. Она делала это очень естественно, из чего он заключил, что дама, должно быть, давно пользуется этим средством передвижения, и постоянно, раз ритмичный стук шагов восьмерых носильщиков стал для нее не менее родным, чем биение собственного сердца.

– Это не мог быть Его величество, – вмешался Кусакабэ. – Император, конечно, юн, но он уже не мальчик.

Он воззрился на престарелую даму. Лицо у нее было тронуто морщинами, но не сильно, а сочетание оттенков пяти надетых на нее платьев: цвета увядших листьев, сливового, малахитового, красновато-коричневого с золотистым отливом и карминового – только подчеркивало бледность ее кожи, хотя впалые виски, скулы и щеки выдавали ее уже весьма преклонный возраст. Ее воспоминания о подземных толчках и явлении императора наверняка имели отношение к одному из прошлых правителей, подумал он.

Престарелая дама вознамерилась ответить, но Кусакабэ уже обратился к Нагусе:

– А вы что скажете, сенсей? Поскольку речь идет об особе императора, мне бы не хотелось ошибиться с ответом.

Но управитель его совсем не слушал. С возрастом он становился все более безразличным к людям, не имевшим к нему прямого касательства. Мысли, представлявшиеся ему в юности настолько важными, что за них не жалко было и жизнь отдать, теперь он воспринимал как нечто никчемное, не заслуживающее даже мало-мальского внимания.

Эка важность – благородная дама, пригласившая их в свой паланкин, который несло через охваченный паникой город, точно перышко, приняла перепуганного мальчонку за императора! Следовало быть Кусакабэ Ацухито, да еще пребывать в семнадцатилетнем возрасте, чтобы беспокоиться по такому ничтожному поводу. Ему же, Нагусе, суждено вскоре умереть: он чувствовал, что жизнь его вот-вот угаснет, как свеча, что мерцает-мерцает, а потом затухает, оттого что где-то в недрах дворца какой-то служка, которому взбрело в голову полюбоваться на полную луну, отдернул гардину и впустил резкий поток ледяного воздуха, а тот, струясь по коридорам, добрался до крохотного пламени и поглотил его.

Но разве это на самом деле кого-нибудь обеспокоит? Какими последствиями обернется для Японии кончина Нагусы Ватанабэ? Да никакими! В конечном счете она может послужить благим предлогом для того, чтобы раз и навсегда упразднить Службу садов и заводей.

Нагуса желал лишь одного: чтобы ничто не омрачило день его смерти. Ибо в отличие от спесивых военачальников, которые и помыслить не могут о том, что, покидая этот мир, они не заберут с собой своих верных оруженосцев, он с радостью думал, что жизнь будет продолжаться и после него. Выйдя прогуляться в последний раз (даже если его не понесут ноги, в том не будет ничего страшного, потому что он обратится к воспоминаниям и переживет мысленно одну из своих прежних прогулок), он уйдет из жизни так, как покидают сад, храм или библиотеку, не нарушая привычный, спокойный ход вещей, – так, что его ухода никто не заметит, ибо, уходя, он наделает не больше шума, чем букашка, упавшая с травинки. Он надеялся, что на Западном рынке, мимо которого сейчас проплывал паланкин, будет все так же звучать барабанная дробь – ее будут исступленно отбивать бамбуковыми палочками торговцы, напоминая покупщикам, что пламя пожара уже давно растворилась в воздухе, словно стайка воробьев.