И зажмурилась, когда увидела то, что увидела…
Там лежала молодая женщина в одном белье, от которого остались только кровавые клочья. Стройное загорелое тело было все изорвано пулями. Но женщина — бледная, со светлыми, разметавшимися по траве волосами, с серыми, почти обесцвеченными болью глазами — была еще жива. Рядом валялся мокрый купальник, раскрытый саквояжик, из которого вывалились какие-то вещи, и Лиза поняла, что женщина пыталась переодеться, когда ее сразила пулеметная очередь.
Лиза тупо стояла и смотрела на ее окровавленное тело. Надо было перевязать, но чем… да вот вещами, которые на траве… но даже на самый неопытный взгляд видно было, что сделать уже ничего нельзя, раны слишком страшны, женщина умирает, вот-вот умрет, и как облегчить ее последние минуты — неведомо. Принести воды? Но в чем? И для этого нужно вернуться к реке, выйти на открытый берег, подставить себя под пули…
Лиза зажмурилась от ужаса, с тоской понимая, что, если женщина попросит пить, она все-таки выйдет на берег, подставит себя под пули и попытается принести ей воды, хоть в горсти, хоть платок намочив.
Какой платок? Да у нее же ничего, кроме купальника!
Женщина вдруг проговорила, вернее, выдохнула:
— Ты кто? Ты русская?
Если на первый вопрос ответить было бы затруднительно (нет, ну в самом деле, как ей объяснишь, кто такая Лиза?!), то на второй ответ был однозначный:
— Да.
Молодая женщина с трудом размыкала сухие губы:
— Сходи на Полевую, 42. В ломбард… Я им деньги должна. Возьми в саквояже квитанцию, отдашь им. Скажи, что меня убило. Вещи мои себе возьми, все возьми, только отдай квитанцию… — Голос ее прервался, глаза закрылись.
Лиза невольно вскрикнула: умерла?! — но ресницы снова поднялись, и измученные глаза опять взглянули на нее:
— Как тебя зовут?
— Лиза. Елизавета Хов…
Она запнулась на фамилии. Брови женщины дрогнули, в глазах что-то словно бы вспыхнуло — и в следующее мгновение они закатились, рот приоткрылся, струйка крови выползла на подбородок…
Незнакомка умерла.
Лиза несколько мгновений тупо смотрела на нее, затем упала ничком, сотрясаясь в страшном нервном ознобе. Ее тошнило, но облегчить мучительно сжимающийся желудок казалось страшным кощунством. Рядом с мертвой, убитой!
Она лежала, и спазмы постепенно успокаивались, только глаза жгло. Оказывается, из них текли слезы, она плакала…
А ведь Лиза думала, что все слезы выплакала еще тогда, осенью, при обстреле поезда… Ну, их за прошедшее время скопилось в душе столько, подавленных, мучительных, тайных, что теперь можно рыдать без остановки несколько дней.
Можно. Но времени на это нет!
Лиза приподнялась и поглядела в сторону берега, видного из-за кустов.
Обстрел прекратился, самолет улетел. Кругом валялись мертвые тела, живых не было видно: то ли убежали с берега, то ли просто не осталось никого живых.
— Боже мой… — пробормотала Лиза. — Боже ты мой!
Додумать она не успела. Послышался рокот мотора, и Лиза увидела, что на берегу появился грузовик. Из кузова прыгали солдаты и разбредались по берегу. Они собирали мертвые тела, искали живых и раненых. Постепенно из окрестных рощиц выбирались те, кому удалось спастись от страшного обстрела. Многие женщины не могли унять истерику, да и мужчины выглядели не лучше.
Среди полуодетых людей, бродивших по берегу, Лиза увидела молодого человека с растрепанными русыми волосами. На нем был только мундир нараспашку и купальные трусы — ни галифе, ни сапог своих он, очевидно, не нашел, да и, такое впечатление, был не слишком-то озабочен своим видом. Он пристально всматривался в лица всех женщин, как если бы кого-то искал среди них. Это был человек по фамилии Вернер, и Лиза вдруг поняла, что он ищет ее.
Вот уж с кем Лиза ни за что не хотела бы встретиться сейчас! Конечно, ловелас, болтун, бабник, но прежде всего этот Вернер — солдат, фашист, и рано или поздно он начнет задавать вопросы, на которые Лиза не сможет ответить. Все, что она так уверенно придумывала, пробираясь через лес к реке, все, что казалось таким убедительным, сейчас виделось надуманным, глупым и неправдоподобным даже ей самой, а Вернеру, небось, втройне подозрительным покажется. Еще отволочет в гестапо!
Надо где-то отсидеться, дождаться, пока все уйдут с берега — и тогда… А где отсидеться-то? Здесь, в роще, ее живенько отыщет Вернер или кто-то другой — с таким же ворохом вопросов, на которые у нее просто нет ответов. Надо уйти куда-то, а куда?.. В город, куда еще. Ты хотела попасть в город — ну вот и иди!
«Матушка Пресвятая Богородица, ну почему ты не остановила меня, почему не отговорила от этой бредовой мысли — пойти в город?! Почему мне не сиделось в той тишине, в том покое?! Почему эти тишина и покой казались мне мертвящими?!»
Ладно, хватит причитать. Не нами сказано: на Бога надейся, а сам не плошай. Первым делом надо переодеться.
Эта несчастная женщина говорила про какие-то вещи. Снова надевать на себя чужое! А что делать, если уже давно нет ничего своего? Но жутко даже подумать, чтобы надеть что-то принадлежащее мертвой!
А что, есть выбор? Думала украсть вещи… теперь они сами свалились в руки.
Лиза с тоской покосилась на саквояж, лежащий в стороне, а потом решилась заглянуть в него. Сверху лежало платье — обычное, черное в белый горох, сатиновое и довольно измятое. Да ладно, не до жиру, быть бы живу! Прикинула — платье придется впору, его хозяйка была довольно высокой, как и сама Лиза, да и сложение примерно одинаковое. Под платьем белые туфли-лодочки на небольшом каблучке. Лиза вздохнула потрясенно: она так давно не носила туфель! Отвыкла, наверное. Ничего, как-нибудь привыкнет. Главное, чтобы пришлись по ноге!
Повезло, ну надо же! В саквояже лежала еще черная кофточка — простенькая, вязаная, шерстяная, — но самой поразительной находкой оказались два хрустящих целлофановых пакета. Ничего подобного Лиза не видела уже много лет: с тех пор как умерла мама. Ее вещи Лиза распродала на толкучке — на что-то ведь надо было жить, она не привыкла — на жалкую зарплату, а потом, когда спохватилась, то в доме почти ничего не осталось из прежней роскоши, а взять было уже неоткуда. Приходилось носить то же, что носят все, покупать по талонам, стоять в очередях… И вот — так и ударило воспоминаниями о прежних временах, когда мама могла достать все! Вернее, когда ей просто-напросто приносили всё, что она хотела! На одном пакете была наклеена картинка: умопомрачительная блондинка в ярко-розовой комбинации, рядом надпись — «Le Flamant». Наверное, это название фирмы или модели, в переводе с французского — «Фламинго». Внутри пакета лежало что-то тоже розовое, но не яркое, а совсем светлое, нежное. Лиза вскрыла пакет и обнаружила лифчик и трусики, совершенно новые, шелковые, в хорошеньких беленьких цветочках. Из пакета, скользнув по шелку, выпал бумажный квадратик; она развернула и прочла: «Прелестной Лизочке — ее верный Эрих». Это было написано по-русски, но готическим шрифтом — явно не русской рукой!