История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - читать онлайн книгу. Автор: Маршалл Ходжсон cтр.№ 567

Однако главная разница между двумя верованиями заключалась не в их внутренних отличиях, а в разнице ожиданий тех, кто принимал новую религию. В Библии моногамия не является более жестким требованием к простым верующим, чем в Коране (в некоторые христианских конфессиях разрешено многоженство, причем сделано это видными западными богословами). Крепкие напитки были более популярны, чем полигамия; и хотя некоторые христианские конфессии запрещают пить спиртное, как известно, Библия относится к этому намного более толерантно, чем полностью отвергающий алкоголь ислам. И даже если христианский миссионер требует от новообращенного отказаться от многоженства и спиртного, а ислам заставляет его следовать намного более строгим нормам шариата, моральные требования последнего к верующему будут мягче. На самом деле степень принятия тех или иных норм каждой из новых религий, разрушающих племенные модели поведения, зависела от конкретного региона Африки, т. е. отчасти от условий, на которых ислам или христианство проповедовались на местном уровне. Тем не менее следует признать, что во многих регионах христианство проповедовалось в более жесткой форме, чем ислам.

Этот факт отражает более глубокое различие между двумя религиозными традициями в современном мире. Привлекательность как ислама, так и христианства для язычников в значительной степени определяется привлекательностью космополитической ориентации — предпочтением жить в едином большом мире вместо того, чтобы сохранять патриархальный уклад, который не имеет юридической силы или значения за пределами границ племени. Во многих странах члены племени, сохраняя верность язычеству дома, объявляют себя мусульманами, покидая пределы деревни и получая таким образом статус во внешнем мире, где их местные боги не имеют никакой силы. Но такие путешествия и связанные с ними контакты занимают все больше места в жизни людей, и их потребность в какой-либо универсальной ориентации с каждым днем становится все более актуальной. И здесь есть шанс как у ислама, так и у христианства, поскольку обе религии универсальны. Но наполнение их универсальности различается. Христианские миссионеры предлагают доступ к лучшим достижениям современной науки: больницам, государственным школам, обучению за рубежом. Но свои предложения они делают на определенных условиях. Являясь представителями чуждого правящего класса (что уже говорит против них), они требуют перенять его общие культурные образцы ассимиляции. (Как правило, в представлении миссионера именно эти культурные формы и являются высшими нравственными нормами христианства.) И даже в этом случае обращенная в новую веру группа должна пройти долгий путь ученичества под каждодневным руководством и даже опекой зарубежных представителей этой религии, причем право окончательного решения останется за руководящим органом в Европе или Америке. Таким образом, христианство олицетворяло все силы и все слабости западного мирового доминирования на самом его интимном уровне. В качестве представителя Запада миссионер мог позволить себе легко пойти на компромисс в отношении тех культурных позиций, которые были неотъемлемой частью западного мироустройства, в противном случае его просто отозвали бы домой. И данный шаблон поведения было нелегко поменять даже после того, как колонии стали независимыми. Ислам предлагал такой же универсализм на совсем других условиях. После христианства это была самая доступная географически и активная в поиске новообращенных религия. Тем не менее она не представляла ничего, кроме самой себя, и распространялась на личном энтузиазме самих верующих, которые действовали сообразно местным условиям. Более того, как только новообращенный признавал единого Бога и его Пророка Мухаммада, он становился полноправным членом мировой мусульманской общины — этот факт часто символически закреплялся паломничеством членов новообращенных групп в Мекку, откуда они возвращались признанными и независимыми авторитетами в вере. Вполне возможно, что ислам несет более очевидные интеллектуальные и моральные черты космополитической цивилизации, чем комплекс христианских догм и ритуалов: он дает удовлетворение от чистого умственного и духовного разрыва с прошлым. Без сомнения, еще более важно то, что распространение ислама в новые области углублялось его влиянием в тех районах, где он уже был господствующей религией. Даже среди образованных городских классов за пределами Советского Союза параллельно с ослаблением традиционных социальных шаблонов, отождествляемых с исламом, в середине XX века началось укрепление исламской веры и даже возрождение мусульманских ритуалов и вторичных признаков ислама, таких как ношение бороды. В сельских местностях, особенно там, где ислам приняли только в последние несколько столетий и шариат не пользовался особой популярностью, усилилось движение на соответствие веры интернациональными мусульманскими стандартами. Это движение отчасти было связано с действиями против суфизма и ростом популярности шариата. Но оно также отражало рост чувства важности всеобщих, интернациональных аспектов ислама среди тех, кто раньше не придавал этому значения. Космополитизм ислама приобрел огромное значение. В конечном счете именно это стало положительным и мощным ответом ислама на вызовы современности.

При зарождении ислама мусульманам было обещано, что они станут «лучшей из общин, созданной на благо людей». Импульс, исходящий из принятия данного положения Корана обращенными мужчинами и женщинами, оказался необычайно плодотворным. Отчасти Коран обладал силой сам по себе, отчасти соответствовал социальной и духовной ситуации, сложившейся в то время в регионе между Нилом и Амударьей, который играл главную роль в расширении аграрной Ойкумены. Сообщество, принявшее Коран, положило его в основу культурного диалога и к XVI столетию создало наиболее широко распространенную и влиятельную цивилизацию в мире. Но в XVII веке, и особенно в XVIII, сила и процветание исламского общества были подорваны происходившими на Западе преобразованиями, которые лишили регион от Нила до Амударьи его особого положения в Старом Свете и подорвали социальную и экономическую структуру мусульманского мира. К XX веку, хотя ислам и сохранил свои позиции в большинстве регионов, где он ранее преобладал, эти мусульманские области уже не являлись единым обществом с живой культурной традицией, но по отдельности входили в мировое сообщество, институты которого в значительной степени зависели от Запада. Более того, в этом новом мировом сообществе сельское хозяйство больше не являлось основой экономики, и все культурное наследие аграрной эпохи, в том числе не только исламское, но и западное, потеряло свою ценность.

Может ли иметь какое-то значение мусульманское наследие в целом и исламское религиозное наследие в частности для современного человека? Ответ на этот вопрос неясен даже для тех, кто сохранил верность исламу минимум как религии. Еще менее ясно, какое значение это наследие может иметь для людей в целом, как было обещано в Коране, для членов современного мирового сообщества как такового, неотъемлемой частью которого являются мусульмане, поскольку их судьбу нельзя отделить от судьбы остального человечества. Останется ли исламская традиционная культура лишь достоянием исторических исследований и музеев? Вольется ли ислам (преодолев сопротивления части ортодоксальных верующих) в некую единую экуменическую религию или, возможно, вообще исчезнет под напором техникалистского просвещения? Или он останется частным делом тех современных людей, которые оказались мусульманами, но утратили свои позиции настолько (если только не будет вспышек коммуналистского фанатизма), что для других превратились не более чем в объект любопытства? Или все же сможет доказать, что благодаря присущим ему жизненным силам способен иметь потенциальное значение для всего современного техникализированного человечества вне зависимости от того, принимает ли оно ислам или нет? Мы интуитивно со священным трепетом относимся ко всему величественному, которое кажется нам вечным, но будет невосстановимо, если мы утратим его. Все горы похожи друг на друга, но если в ходе строительства инженеры решат разрушить одну из них, нам это покажется надругательством над природой. Убийство одной птицы — это бессмысленный вандализм, но уничтожение целого биологического вида, в результате чего таких птиц никогда больше не будет на земле, — святотатство. Даже если мы знаем, что человек должен умереть, то само намерение сократить его жизнь, возможно, хуже, чем направленное на это действие; это не более извращенно, чем тот факт, что мы переживаем по поводу гибели на войне великих произведений искусства, например Парфенона, намного больше, чем по поводу гибели людей, которые находились в Парфеноне в момент взрыва, но так или иначе могли бы прожить на какое-то количество лет дольше. Человеческая культура так же, как и природа, обладает некой святостью. Зрелище падения великих цивилизаций, как бы ни были жестоки их правители и фанатичны их учителя, вызывает в нас страх и жалость. Может статься, что исламское наследие в той или иной форме сохранится больше из романтических соображений, чем из подлинного человеческого уважения к его носителям в прошлом и настоящем. Но в действительности, конечно же, цивилизация, как социум с определенным комплексом культурных традиций, не может «пасть» в том смысле, в котором может быть разрушен храм или умереть человек. Цивилизация Сасанидов умирала медленной смертью от рук мусульман, которые одновременно преобразовали, оживили и использовали в дальнейшем ее основы. Однако мы может сказать, что во времена Саладина цивилизация высокого халифата пришла в упадок, несмотря на то что языковая и религиозная принадлежность не изменялась. Цивилизация исламского Средневековья исчерпала себя и исчезла в течение XVI–XVII вв. Таким образом, мы имеет дело с тем наследием, на основе которого существуют живые традиции в нашем поколении. Какова будет его актуальность в последующее время? Это не только академический или узкоконфессиональный вопрос мусульман, но неотъемлемая часть более широкой проблемы — что вообще значит все наше культурное наследие для всех нас вместе взятых.