Родовая земля - читать онлайн книгу. Автор: Александр Донских cтр.№ 73

«Семён… он такой чистый и надёжный», — неожиданно и нежно заключила она.

Семён внезапно повернул голову в её сторону. Их глаза встретились, и Елена как будто испугалась, её повело куда-то в бок, она беспомощно поосела, не могла танцевать.

— Любимая? — испугался Виссарион, крепче прижимая её к себе.

Но она как-то инстинктивно — будто бы защищалась — выставила перед его грудью локоть. Оттолкнулась от Виссариона и шагнула к Семёну. Остановилась, теряясь для глаз Семёна и Виссариона в волнах вальсирующих пар: «Что я делаю? Глупая. Не надо. Одумайся. Всё в прошлом». И она хотела было вернуться к Виссариону, который смотрел на неё не столько недоуменно, сколько обиженно и гневно. Но — Семён отошёл от докучливого полного мужчины и сощурившейся Александры и направился к Елене.

Елена — почему-то ей показалось — видела в этом праздничном пёстром столпотворении только Семёна: его необыкновенно чистые, с раскосинкой глаза, его открытое, растерянное, не потерявшее загар лицо, его широкие сутуловатые плечи мужика, крестьянина — его всего, высокого, необычного и — родного, несомненно, всё ещё родного. «Я им любуюсь?» — спросила она себя и невольно пожала плечами, словно тут же отвечая.

— Доброго здоровьица, Лена, — ласково, но твёрдо и прямо смотрел на неё Семён.

— Здравствуй, Семён, — ломко вздрогнул голос Елены. Её смутила эта неловкая сипловатость, но взгляда она тоже не отводила: можно было подумать, что изучала и открывала для себя Семёна.

Они стояли друг против друга и молчали. Однако глазами они, несомненно, что-то говорили друг другу, быть может, нечто такое важное и существенное, чего никогда не скажешь и не выразишь точно и ясно словами и жестами.

— Любимая? — подошёл к ней Виссарион и осторожно затронул её за локоть. Неожиданно и пугающе он показался ей малознакомым, малопонятным человеком. — Пойдём.

— Лена, — позвал Семён. Он и ползвглядом не взглянул на Виссариона.

Александра грубо притянула к себе Елену и зашипела в её ухо:

— Ты, сучка, чиво разинула роток на Семёна? Не любит он тебя. Со мной он тепере!

Елена заострённо сверкнула на неё глазами.

Заиграла бравурная музыка, сдвинулась зала в танце, перемешались люди. Семёна утянула за собой Александра. Елена ушла с Виссарионом.

— Это и есть твой муж… бывший? — зачем-то спросил Виссарион, крепко прижимая к себе Елену.

— Бывший, — не сразу отозвалась она, и Виссарион не понял, вопросом или утверждением прозвучало слово.

Уставшие и погасшие, Елена и Виссарион вернулись в «Central». Виссарион повалился на кровать и вскоре уснул, а Елену тревожила память сердца. На неё накатывались образы, какие-то обрывки из её недавней жизни. Ярко вспомнилось, как она и Семён приехали после венчания в Погожее, как взволнованные родители благословили новобрачных иконою в белоснежных, вышитых петухами рушниках, а дружка, вислоусый Старовойтов Игнат, певуче сказал с поклоном:

— Родимый батюшка и родимая матушка, встречайте нашего князя молодого среди двора широкого, заводите нашего князя Семёна свет Иваныча во хоромы светлые. Наш князь молодецкий-удалецкий со всем свадебным поездом ездил во чистое поле, во тайгу дальнюю по белую лебедь Елену свет Михайловну. Вот, глядите: красну девицу взял, в Божью церкву заехал, под златой венец вставал да закон Божий принимал!

— Ай, да молодец дружка наш, свет Фёдорыч! — удовлетворённо жужжал народ вокруг.

— Вот, вот: закон Божий приняли! Чин-чинарём!

— А невестушка — баска-а-а-а!

— И жених — силища! Воистину, люди добрые: Бог соединил их!

«Бог соединил?» — спросила себя Елена и тогда и теперь.

«Господь вас, Лена, повенчал на небесах, и он — богоданный твой». Елена напрягла память, но не смогла вспомнить, кто и когда сказал ей такие удивительные, ёмкие, красивые слова. Словно никто не произносил, а так и есть, так и должно быть, так и определено. Но Елена настырна, перебирала узелок за узелком памяти. И — припомнилось ей одно прекрасное сентябрьское утро. Она тогда напросилась с Семёном в город — единственный раз в их совместной жизни. Ей хотелось увидеться с инокиней Марией, хотелось посоветоваться с ней: как дальше жить, бросать ли Семёна? Кто, как не Мария, мудрая, отзывчивая, скорбящая, могла умно и здраво посоветовать, знали в охотниковском роде.

* * *

Было раннее утро. По Погожему взнялись собаки, звонким лаем провожая лихую пролётку, шуршавшую шинами и звеневшую закреплёнными сзади флягами. В окнах показывались заспанные любопытные лица погожцев. На звонницу медленно взбирался по шатким, скрипучим ступенькам сторож, чтобы призвать сельчан к утрене, и он, немощный и полуслепой, будет ещё долго взбираться. Над домом Лёши Сумасброда клубилось облачко голубей, вспугнутое, видимо, лисой или кошкой. У соседей Орловых, многодетных Ореховых, верещал ребёнок. На поскотине блеяли овцы. Проезжали мимо дома Охотниковых — Елена всматривалась в родные окна, освещённые изнутри керосинкой, чему-то вздыхала; отвела глаза на противоположный ряд домов.

— Завернём, Семён, на пасеку — выпьем медовухи, что ли, — неожиданно даже для самой себя предложила Елена.

— Блажишь? — усмехнулся Семён, но за околицей повернул не на тракт — на просёлок.

— Блажу! — горько засмеялась Елена.

Кубанец Пахом Стариков и его Серафима ещё спали, когда пролётка остановилась возле щелистых покосившихся ворот зимовья. Пахом высунул в дверной проём взлохмаченную голову, удивлённо выкатил глаза, но, признав хозяев, улыбнулся. Через минуту появился одетым, кланялся в приветствии, покрикивал на рыжую дворнягу, которая рвалась с цепи. Семён чувствовал себя неловко за столь ранний визит, но был всё же строг и собран. Велел Пахому привязать к пролётке ещё одну флягу с мёдом.

— Мало тогда захватил… сразу-то не подумал, — потирая бритый подбородок, объяснил Семён. Но сразу изменил тон: — Когда, Пахом, починишь ворота? Срамно смотреть.

— Так вот… стало быть, хозяин, пчёл с Семёнова дня убирал. Мороки бы-ы-ы-ло! Не сёдни-завтре подчистую управлюсь с ульями, — переминался крупный, как медведь, Стариков. Он побаивался, судачили люди, молодого хозяина больше, чем Михаила Григорьевича.

— Что же ты нас, Пахом, медовухой не угостишь? — вступила в разговор румяная, похорошевшая Елена, поправляя длинные, не заплетённые в косу волосы. — Помнишь, как меня и батюшку опоил на Пасху?

Елена чувствовала, что Семён тайком любуется ею. Радостно и нежданно услышала прилившую к сердцу нечаянную нежность.

— А-а-а! — угодливо и блеюще засмеялся Пахом. — Помню, помню, а то как же, хозяюшка, Елена Михайловна.

Серафима собрала на стол картошки, варёного мяса, мёда в сотах. Пахом достал из подвала душистой, ледяной медовухи. Елена выпила целый стакан почти залпом, облегчённо вздохнула, посмеиваясь и обмахиваясь ладонью: