Повседневная жизнь армии Александра Македонского - читать онлайн книгу. Автор: Поль Фор cтр.№ 30

Поскольку всякое начало кампании, всякое повышение в чине сопровождали клятва и религиозная церемония, пассивная и абсолютная покорность особе царя, этому защитнику и вдохновителю ритуалов, были простым следствием верности, в которой клялись. В течение десяти лет, которые длился поход, любой новобранец был вынужден торжественно клясться на крови жертв, — подобно тому, как в ту же самую эпоху говорил об этом и афинский эфеб: «Я не обесчещу мое священное оружие. Я не брошу своего товарища там, где стану в строй… Я буду надлежащим образом подчиняться всем своим начальникам, установленным правилам и тем, которые будут надлежащим образом установлены позднее» (Стелла из Ахарн, 330 год). Здесь нет никакого мистицизма. Никакого преклонения перед царской особой, наследником, представителем и жрецом Зевса на земле. Только вера в его заслуги, признание его превосходства, добровольное осознание того, что является честью служения, причем служения великому делу, делу государства, делу эллинизма, делу свободных людей. Я вижу в этой клятве, формулировка которой восходит, очевидно, к первым греческим кампаниям против азиатов на заре V века до нашей эры, не риторику, не словесную избыточность, а некий договор, санкционированный, кроме того, проклятием клятвопреступнику. Вождь обменивает свою военную сноровку, эту высшую милость, дарованную ему богами, на не ведающую устали силу своих людей. Ценой этого покупается победа. Победа не есть дело случая или удачи, простым итогом нашего неведения. Она является необходимым следствием добросовестно исполненного обязательства: если каждый отдает ей всё, как тело, так и душу, все козыри окажутся на ее стороне.

В греческих философских школах были популярны следующие рассуждения: обладал ли сын Филиппа благосклонностью судьбы или военной доблестью, был ли он более удачлив, чем отважен. Этот вопрос рассматривается в ученом трактате молодого Плутарха, написанном около 80 года нашей эры «Об удаче (tykhe) или доблести (arete) Александра». Простой воин, знавший, что на протяжении как минимум десяти лет Филипп II Македонский со своими стратегами и инженерами методично готовил вторжение в Азию, верил, что его наследник, образованный в созданной отцом школе, всё испытавший, всё просчитавший, в 334 году не мучился пустыми вопросами: он был уверен в победе. А после первых успехов лета 335 года этот солдат не просто доверял, он верил безоговорочно. А что говорить, когда, возведенный в ранг царских гетайров или в малое число его друзей, он связывал себя с царем настоящей клятвой с помощью чаши священного напитка и ритуального поцелуя! Точно также в другие времена и в других армиях люди связывали друг друга, смешивая свою кровь.

Во всем этом не было ни малейшего фанатизма или идолопоклонства. По крайней мере вначале, на протяжении первых пяти лет. Греки и македоняне, являлись ли они последователями Аристотеля и Диогена или же нет, были слишком реалистичны и критичны, чтобы верить в харизму правителя. Скорее их привлекали зримые, явные, ощутимые качества. Например, исходившая от него эманация очарования, очарования несколько женственного, подлинная его красота. Все дошедшие до нас портреты, более-менее поздние статуи и бюсты юного царя, барельефы саркофагов и изображения на монетах, разумеется, идеализированные, представляют нам молодого человека среднего роста с гибким телом и изящными жестами, с белой, легко краснеющей кожей. Художники изображали пряди светло-шатеновых волос, подобно пламени взлетавших ото лба, голубые глаза, изящные дуги бровей, слегка припухлую нижнюю губу, волевой подбородок, овал безбородого, обычно наклоненного влево лица. А поскольку царь обожал духи и ароматические ванны, придворные славили приятный запах, который обычно источало его тело. Я же полагаю, что воинов больше впечатляли его реальные атлетические качества или его одежда, нежели все эти слащавости, которые он, впрочем, приготовлял для своего мужественного возлюбленного Гефестиона. Какой-нибудь всадник восхищался им как командиром конного отряда, всегда мчавшимся впереди своих гетайров, и тем, как он говорил со своим конем и бился за него. Когда в августе 330 года Букефал потерялся или был похищен, Александр провел карательную экспедицию против парфян, чтобы вернуть любимого коня, которому впоследствии, четыре года спустя, воздвиг великолепное надгробие. Несомненно, конюшни царя, этого неустрашимого и неутомимого всадника, в немалой степени способствовали его славе. Пехотинцев же более всего восхищало то, что на языке тренированных атлетов именовалось физической выносливостью молодого человека, способного с поразительным терпением во всякую погоду несколько часов идти и даже бежать наравне с ними до предела своих сил. Это был охотник на львов, неоднократно ускользавший от клыков дикого зверя. Они подчинялись ему не как богу, а как достойному вождю, совершенному атлету.

История похода Александра, рассмотренная сквозь призму рассказов Клитарха, полна воспоминаний удивленных, растроганных, признательных воинов. Вот один из десятка знаменитых анекдотов, когда рассказчик помещает место действия в разнообразные пустыни, окружающие Персию, от современного Узбекистана до современного Белуджистана. Я привожу здесь лишь самый взвешенный рассказ, что вовсе не означает самый правдивый, поскольку легенда слишком рано возобладала над историей: «Погоня (за сатрапом Бессом) была тягостной и длительной: за одиннадцать дней они проехали верхом 3300 стадиев (650 километров), многие воины были изнурены до предела, главным образом из-за отсутствия воды. В этих местах Александр однажды встретил каких-то македонян, возивших на мулах мехи с водой из реки. Увидев Александра, страдавшего от жажды (был уже полдень), они быстро наполнили водой шлем и поднесли его царю. Александр спросил их, кому везут они воду, и македоняне ответили: "Нашим сыновьям; но если ты будешь жить, мы родим других детей, пусть даже и потеряем этих". Услышав это, Александр взял в руки шлем, но, оглянувшись и увидев, что все окружавшие его всадники обернулись и смотрят на воду, он возвратил шлем, не отхлебнув ни глотка. Похвалив тех, кто принес ему воду, он сказал: "Если я стану пить один, они падут духом". Видя самообладание и великодушие царя, всадники, хлестнув коней, воскликнули, чтобы он не колеблясь вел их дальше, ибо они не могут чувствовать усталости, не могут испытывать жажду и даже смертными считать себя не могут, пока имеют такого царя» (Плутарх «Жизнь», 42, 6–10).

Вот еще одна история, не столь известная, но не менее поучительная. Местом действия, как предполагается, был горный массив Загрос, высотой 3 тысячи метров, к северо-востоку от Персеполя весной 330 года: «Сам он с тысячью всадников и отрядом легковооруженных воинов устремился во внутренние области Персиды, расположенные под созвездием Плеяды (6–7 апреля), и, несмотря на сильные ливни и почти непереносимые бури, продолжал продвигаться в избранном направлении. Подошел он и к отрезку пути, засыпанному вечными снегами, сильный холод сковал их льдом. Пустынность и грозный вид этих мест устрашили утомленных воинов, которым казалось, что они видят край света. Они озирались, пораженные зрелищем пустынных мест без каких-либо следов пребывания человека, и требовали возвращения, пока они не лишились еще и света, и обзора. Царь считал излишним наказывать напуганных, вместо этого он соскочил с коня и пешком пошел по снегу и льду. Постыдились не следовать за ним сначала его друзья, потом командиры, наконец остальные воины. Идя первым, царь топором пробивал себе путь во льдах; примеру царя следовали и остальные. Наконец, преодолев также почти бездорожную лесную чащу, они встретили редкие следы человеческого жилья и повсюду блуждающий мелкий скот…» (Квинт Курций, V, 6, 12–15). Неважно, что Арриан (III, 24, 1–3) отодвигает то же бегство от смерти на пять месяцев позже и на тысячу метров выше, в массив Демавенд на берегу Каспийского моря. Главное — это созданный старыми рубаками образ неустрашимого полководца, живший долго после его смерти.