Их светлости одобрить подобное поведение не смогли и наложили запрет на всякое строительство по южной стороне улицы Принцев — этот запрет все еще действует и благодаря ему гордость города, прекрасный вид на замок, сохранился до сих пор. Это судебное постановление положило начало постепенному приспособлению феодального закона к нуждам современного города. Со временем все больше мелких землевладельцев стали принимать участие в развитии города, условия постройки становились все более замысловатыми, а законы, их регулирующие, все более однозначными. Вскоре уже было принято вписывать в документы на аренду земли весьма пространный перечень условий: высоту здания, какую следует делать крышу, как делить здание на комнаты, какая должна быть ограда, какая мостовая, окна и каменная кладка. Эта практика распространилась из Эдинбурга по всей Шотландии. Документы о вещном обременении могли теперь применяться в качестве детально разработанных программ застройки и землепользования. Юристы использовали их при оформлении документов по передаче недвижимости от одного лица другому. Соблюдение изложенных в них рекомендаций обеспечивали суды.
Таким образом, сохранением своего исторического облика города Шотландии зачастую оказывались обязаны феодальному строю. Процесс эволюции этой системы запустили современные требования к общественному благоустройству, которые она удовлетворяла более успешно, чем какая бы то ни было другая ветвь юриспруденции. Увы, одним из первых дел, которые совершил восстановленный в 1999 году шотландский парламент, была отмена феодального строя, произведенная под обманчивым впечатлением, будто этот средневековый реликт ущемляет права граждан страны. Теперь Эдинбург и вся Шотландия зависят в отношении благоустройства от учреждений, ответственных за планировку, что не внушает уверенности в будущем, особенно если учесть допущенные ими в прошлом чудовищные ошибки, и не в последнюю очередь — именно в столице.
[257]
* * *
По мере того как расцветал Новый город, Старый приходил в упадок. Исчез тот порядок жизни, при котором богатые и бедные жили на одной лестнице, а благородные горожане, выходя из домов, переступали через нищих и раскланивались с ними. Социальное неравенство существовало всегда, но теперь между богатыми и бедными разверзлась настоящая пропасть. Издатель Уильям Крич отмечал, что «в 1763 году люди знатные и следившие за модой жили в таких домах, в каких в 1793-м селились уже только торговцы или люди скромного достатка». Дом лорда верховного судьи Тинуолда теперь принадлежал учителю французского, дом лорда председателя Крейги — аукционистке, торговавшей старой мебелью.
[258]
И все же именно в это время Старый город нашел своего поэта в Роберте Фергюссоне. Фергюссон родился в 1730 году, в переулке, вскоре уничтоженном во время строительства Северного моста, и получил образование в Эдинбургской школе, а затем отправился в университет Сент-Эндрюса. Путешествуя туда и обратно, он не раз должен был любоваться одним из самых прекрасных видов Эдинбурга, где дорога из Хоу-оф-Файф переваливает через седловину и спускается к северному берегу залива Форт. Путешественник в этом месте никогда не знает, что ждет его — будет ли он умиротворен спокойствием пейзажа, или же небеса нахмурятся и встретят его бурей, или же ему будут улыбаться солнечные зайчики на раскинувшихся впереди водах и на душе станет так же радостно. Фергюссон мог написать о любом из этих пейзажей, но, обращаясь к родному городу, выбрал последний:
Часто с побережья Файфа я видел,
Как ты возвышаешься над пейзажем на зеленом холме;
Так святые хмурятся, впервые увидев
Вечное блаженство рая,
Однако потом они больше не опускают глаз на землю,
Быстро перенимая ангельские привычки.
Так и я больше не стал смотреть на Файф,
А поскакал галопом к Эдинбургу.
[259]
Фергюссон так и не успел окончить курса к тому времени, как его отец умер, оставив семью без средств к существованию. Роберту пришлось вернуться в Эдинбург и взяться за первую попавшуюся работу. Он поступил в юридическую контору, занимавшуюся завещаниями и матримониальными Делами. Это была тяжелая, монотонная, малооплачиваемая работа, не достойная его, но одновременно и не особо обременительная для молодого человека, который хотел быть поэтом. Его сочинения показывают, что свободное время он проводил в тавернах либо в клубе, в который вступил — клубе Рыцарей Плаща, который, среди доступных ему клубов, наиболее тяготел к богеме.
Любой зашедший в лучшие пабы Эдинбурга сегодня поймет, чем они так влекли Фергюссона:
Старый Дымокур! Ты, веселый притон,
Дом родной для многих бездельников,
Которые сидят, уютно развалившись, у твоего очага,
И им тепло и уютно,
И так они и сидят, передавая друг другу стаканчики,
Чтобы промочить горло.
[260]
Фергюссон часто описывал бытовые сценки — например, девушек, моющих лестницы Старого города:
На лестницах, с тазами или горшками в руках,
Любят стоять босые служанки.
Прохожие знают, как резко
Может пахнуть Эдинбург по утрам.
Затем, мощным потоком, подобным
Воде под Северным мостом,
Они любезно смывают экскременты
Воодушевляя наши н
осы и устраивая для них настоящий праздник.
[261]
Фергюссон позволял себе отвратительные выходки по отношению к людям, стоящим выше его по социальной лестнице. Когда Босуэлл в 1773 году привез в Эдинбург доктора Сэмюэла Джонсона, Фергюссон вопрошал, безжалостно насмехаясь над сим славным мужем в стихах, украшенных громоздкими «латинскими» словами, что будет, если «Великий педагог» попробует овсянку или виски, а может быть, даже наденет килт:
Пробовали ли вы уже дать чаше, наполненной овсянкой,
Приблизиться к вашим устам?..
…можете ли вы проглотить
Крепкий пламенный голубой виски?
Надевали ли вы на ваши английские чресла
Килт, отрекшись от штанов,
Которые подобает носить в Лондоне?
[262]
И все же Фергюссон предпочитал писать о жизни бедняков — потому что хорошо ее знал. Ему было суждено умереть от сифилиса в 1774 году. Последние месяцы он влачил жалкое существование, прекратившееся в итоге из-за несчастного случая. Он упал с лестницы и ушибся головой; в бреду его принесли домой к матери. Она не могла ухаживать за ним, так что его пришлось отнести в сумасшедший дом как «нищего безумца». Условия содержания там были ужасны. В этом сумасшедшем доме он и умер.