Отступив в тень, Блейдс наблюдала за кирпичным особняком еще четверть часа, а потом провела следующий час в своей машине, убедившись, что никто не входил и не выходил из дома, после чего вернулась в гостиницу.
Больше никакого сна. Только расчеты.
Глава 47
Похороны Малкольма и Софи состоялись через неделю после их смерти, на пляже у дома Рэнсома Гарденера в Лагуна-Бич. Чудесный день на берегу Тихого океана, кобальтовое небо с шелковистыми серебристыми облаками, плывущими с севера.
Лагуна-Бич находился в шестидесяти милях к югу от Лос-Анджелеса. Грейс поняла, что Гарденеру приходилось каждый раз ехать больше часа до дома ее приемных родителей. Преданный юрист.
То, о чем ты думаешь.
То, чего ты избегаешь.
Малкольм и его жена оставили четкие инструкции по поводу кремации, и Рэнсом обо всем позаботился. Грейс в белом платье стояла босиком на песке и смотрела, как он идет к ней с двумя серебряными урнами. Адвокат уже спрашивал, не хочет ли она развеять пепел. Блейдс покачала головой, и он, похоже, остался доволен.
Бросить останки кремированного человека в Тихий океан – это, вне всякого сомнения, нарушение законов штата, округа и города. Но Гарденер сказал: «Да пошли они!» – и пепел полетел над волнами.
С той ужасной ночи в квартире Грейс он много сквернословил, открыв новую грань в сдержанном юристе, которого она знала много лет.
Под предлогом утешения Рэнсом ежедневно приходил к ней, приносил еду, на которую она смотреть не могла, а затем усаживался на диван в ее гостиной и пускался в воспоминания. Что еще остается, когда внутри пусто? Блейдс молчала, но это не имело значения – сам Гарденер говорил без умолку.
Многие его истории начинались одинаково: первый день в Гарварде, избалованный выпускник частной школы из манхэттенского Верхнего Ист-Сайда, излучающий уверенность, но не чувствующий ее. Растерянность и страх, которые прошли вскоре после знакомства с Малкольмом… «Лучшее, что произошло со мной за все время пребывания в Кембридже». Кто знал, что огромный, неуклюжий еврейский парень из Бруклина станет другом на всю жизнь?
– Больше чем другом, Грейс. Я не знаю, как это сказать, но словами, наверное, не выразишь, кем он для меня был… – В сотый раз слезы потекли по впалым щекам Рэнсома и закапали на пол, проиграв сражение силе тяжести. – Понимаешь, Грейс, он не только восхищал своим интеллектом и физической силой, но и умел экономно использовать свои способности. Аккуратно. Не изменяя вкусу. Однако когда ты в нем нуждался, он всегда был рядом. Пьяные горожане, однажды решившие проучить нас, быстро усвоили этот урок.
Малкольм, дерущийся в дешевой пивнушке… Эта картина могла бы позабавить доктора Блейдс, будь она способна хоть что-то чувствовать.
Грейс не останавливала Гарденера, делая вид, что слушает.
Профессиональная подготовка пришлась как нельзя кстати.
* * *
Известие о катастрофе погрузило Грейс в туман бесчувственности, словно она оказалась запертой в стерильном стеклянном пузыре, где глаза механически реагировали на свет, но не могли обработать изображение, а уши были похожи на громкоговорители. Делая шаг, она понимала, что движется, но не могла избавиться от ощущения, что ею управляет кто-то другой.
Мозг ее был чистым и пустым, как белый лист бумаги.
Все, что она могла делать, – это сидеть, стоять и ходить.
Вероятно, она очень хорошо притворялась нормальной, потому что на поминках никто не проявлял к ней преувеличенной жалости.
Среди гостей были преподаватели и студенты, Гарденер с женой – пухлой женщиной по имени Мьюриэл – и неизменно молчаливый Майк Либер, одетый как бродяга и держащийся в стороне с тем же странным, отсутствующим выражением лица и начинающей седеть бородой. За краткой трогательной речью Рэнсома, который всхлипывал перед каждой фразой, последовали слишком длинные, бессмысленные выступления профессоров с кафедр Малкольма и Софи.
Потом были сыр с крекерами и простое белое вино на пляже. Плеск волн и наконец ставшее темно-серым небо.
Когда все ушли, Грейс вдруг осознала: она была единственным членом семьи. Ей было известно, что ни у Блюстоуна, ни у его жены нет родственников, но до сих пор особо не задумывалась об этом. Теперь, когда то, что от них осталось, развеяно над волнами и унесено в океан, она поняла, какими они были одинокими, пока не взяли ее.
Может, в этом все дело?
Но можно ли найти исчерпывающее объяснение благородному поступку – или дурному?
Нет, должно быть что-то еще. Блейдс чувствовала себя неестественно рассудительной, поскольку – черт возьми! – была на грани нервного срыва.
Малкольм и Софи заслуживали большего, чем дешевый анализ.
Малкольм и Софи ее любили.
* * *
На следующий день после похорон Грейс осталась одна в своей квартире – и наконец смогла заплакать. Неделю она в основном плакала, а Гарденера, который за это время дважды стучал в дверь, не впустила. Следующие две недели Блейдс не отвечала на его звонки. Как и на звонки пациентов, нынешних и потенциальных. Оставила на голосовой почте сообщение о «срочных семейных делах». Подходящее время для Страждущих подумать не только о себе, но и о других.
Утром на пятнадцатый день после того, как Это Случилось, Гарденер пришел снова, и Грейс решила, что в состоянии выдержать его присутствие. Она приоткрыла дверь, не снимая цепочку. С ним был Майк Либер, и внезапно женщине расхотелось их впускать.
– Да, Рэнсом? – сказала она.
– С тобой всё в порядке, дорогая? Давно не виделись.
– Справляюсь.
– Да… Мы всё пытаемся… Мы можем поговорить?
Грейс заколебалась.
– Это важно, – настаивал Гарденер.
Блейдс не ответила, и он приблизился к двери.
– Обещаю без лишних сантиментов, Грейс. Прости, что испытывал твое терпение.
За его спиной Майк Либер смотрел в пространство. Женщине хотелось его ударить.
– Пожалуйста, Грейс. Это ради твоей же пользы. Дела, откладывать которые никак нельзя. – Рэнсом снова заговорил как юрист. А глаза Майка напоминали гальку на берегу пруда.
Гарденер сложил руки в молитвенном жесте.
Грейс сняла цепочку.
* * *
Она провела мужчин на кухню, где Рэнсом взгромоздил на стол большой портфель из крокодиловой кожи и извлек из него пачку документов. Либер сел лицом к Грейс, но сразу же отвернулся и принялся разглядывать дверь холодильника. В голове хозяйки дома пронеслась череда возможных диагнозов. Она отмахнулась от этих мыслей. Какая разница?
Раскладывая бумаги, Гарденер морщил нос. В комнате пахло прогорклым жиром. Грейс питалась запасами из своего буфета, а то, что она жарила на сковороде, часто подгорало – обычно доктор такого не допускала. Кухню она не проветривала. И два дня не принимала душ.