История Англии от Чосера до королевы Виктории - читать онлайн книгу. Автор: Джордж Маколей Тревельян cтр.№ 37

«Да, наши отцы и даже мы сами [пишет он] частенько лежали на соломенных циновках, покрытые только простыней, под одеялами из дерюги или мешковины (я употребляю их собственные выражения) и с хорошим круглым чурбаном вместо подушки под головой. Если случалось, что какой-либо из наших отцов или хозяин дома имел матрац или тюфяк, набитый шерстью, и к тому же мешок с мякиной, чтобы положить на него голову, то он уже считал себя благоустроенным, как городской [или деревенский] лорд, который сам-то, быть может, редко лежал на постели из пуха или из чистого пера. Считалось, что подушки нужны только для женщин, да и то лишь во время родов. Что касается слуг, то было уже хорошо, если они были покрыты простыней, потому что они редко даже спали на простыне, которая защитила бы их от колючих соломинок, торчавших из их подстилок и царапавших их загрубелую кожу».

Солома на полу и солома в постелях; в ней разводились блохи, и иногда именно они были распространителями чумы.

Гаррисон отмечает также, что камины сделались обычными даже в хижинах, тогда как «в деревне, где я нахожусь», старые люди вспоминали, что в «их молодые годы» и при двух королях Генрихах в нагорных городках [деревнях] «имелось не больше двух или трех каминов, а может быть, и того меньше, не считая церковных и господских домов их лордов»; обычно каждый разводил свой огонь в жаровне в комнате, где он обедал и разделывал тушу. Возросшее потребление угля вместо дров для домашнего очага делало более неприятным отсутствие дымоходов; при все увеличивающемся применении кирпичей постройка дымоходов облегчалась, даже если стены дома были из какого-нибудь другого строительного материала.

Обычные дома и хижины по-прежнему были деревянные или «полудеревянные», с глиной и щебнем между деревянными стойками и поперечными балками. Лучшие дома были каменные, особенно в районах, богатых камнем. Но постепенно в употребление входил кирпич, прежде всего в районах, где не было камня и где было недостаточно строевого леса вследствие обезлесения, главным образом в восточных графствах.

Гаррисон отмечает также происшедшую на его памяти замену «деревянных блюд оловянными и деревянных ложек – серебряными или оловянными». Век вилок еще не наступил; где нож и ложка не годились, даже королева Елизавета ловко подцепляла цыплячью косточку своими длинными пальцами. До ее царствования «едва ли можно было найти четы ре оловянных изделия в доме земледельца». Фарфор вообще еще не был известен.

Так примитивны были в раннем Тюдоровском период условия жизни. Такими или хуже они были на протяжении всех предыдущих веков. Но при Тюдорах дело шло к заметному улучшению, отмеченному приходским священнике времен Елизаветы. Изображая наше прошлое, особенно более отдаленные времена, никогда не следует забывать, что тогда не было комфорта и роскоши, которые сейчас мы принимаем как должное. И если все же они сделались общим достоянием, то лишь путем медленного процесса постепенных изменений; кое-какие из них, например развитие фермерства, вызывают у нас сомнения, потому что внекоторых аспектах они были несправедливостью по отношению к беднякам.

В царствование Генриха VIII завершилось длительное господство готической архитектуры, после того как она расцвела окончательно в великолепии витиеватых украшений зала в Христчерч, построенного Уолси в Оксфорде, и в веерообразном своде капеллы Кингс-колледжа в Кембридже, законченной при Генрихе VIII. Затем наступил новый век. Итальянские зодчие украсили новый квадратный портик Хэмптон Корт терракотовыми бюстами римских императоров – бюстами, которые по своему исполнению и по замыслу были всецело в стиле Ренессанса.

Период Тюдоров отнюдь не был веком, благоприятным для возведения церквей. Свинец и камень аббатских церквей забирались для возведения «дворянских жилищ», которые сооружались на их местах, или для ферм йоменов нового века. Теперь в господских домах повсюду строили просторные комнаты или увеличивали старые, делали хорошо освещенные галереи, широкие окна с переплетами и ниши вместо узких бойниц; все это должно было говорить о мире и комфорте Тюдоровской эпохи. Большой господский дом обычно имел теперь форму закрытого двора с входом через башенные ворота гигантских размеров; часто дома возводились из кирпича. В следующем поколении, при Елизавете, когда люди совершенно забыли о необходимости превращать свой дом в крепость, вошло в обычай устраивать открытый двор, окруженный только тремя стенами, или, иначе говоря, была принята Е-образная форма.

При каждом господском доме, хоть сколько-нибудь претендующем на зажиточность, имелся парк – заповедник для оленей, засаженный группами прекрасных деревьев различного возраста и обнесенный высокой деревянной изгородью. Иногда было два заповедника – для оленей разной масти. Заповедники уменьшали пахотную землю домена, а иногда – как не без оснований полагают – и общинные земли деревни. По утрам, когда назначалась охота, гомон гончих гнал круг за кругом красивого зверя по заповеднику, и джентльмены и леди манора со своими гостями спокойно следовали за ними верхом на лошадях. Но за оградой парка на просторе имелось множество оленей, на которых можно было охотиться более благородно, «на свободе», по всей округе. Большие стада красного оленя бродили по Пеннинам, по горам Чевиот и по северным вересковым зарослям. На юге более светлые олени бегали свободно по дубравам, лесам и болотистым местам, часто выходя на поля и нанося ущерб посевам. Одним из назначений изгородей было обеспечить защиту против этих ночных посещений, когда деревня спала.

Обычно охота на лисицу не считалась охотой; земледельцы большей частью могли свободно убивать рыжего вора любым подходящим способом. Джентльмены охотились на оленей, а простой народ, пешим или верхом, охотился на зайцев, за «бедным косым, там далеко на холме». По долинам всадники и борзые преследовали быстроногих дроф. Браконьерская охота на оленей была большим развлечением в жизни; оксфордские ученые открыто охотились в соседнем Рэдли-парке до тех пор, пока собственник, доведенный до отчаяния, не был вынужден снять изгородь. Что касается охоты за дичью, то сокол и лук и арбалет все еще не имели соперников, потому что «охотничье ружье» еще не употреблялось для охоты на дичь. Ловля всякого рода дичи и животных – силками, капканами и ветками, намазанными клеем, – все еще была принята не только для потребления, но и ради спорта.

Англичане уже славились и Европе своей любовью к лошадям и собакам, которых они разводили и держали к большом количестве и самых разнообразных пород. Но держать лошадь только для охоты все еще считалось обременительным делом. Изящной беговой лошади и гунтера восточных кровей в Англии еще не было; по-прежнему разводили джентльменскую верховую лошадь, на которой рыцарь в военных доспехах мог ехать полной рысью, но она не могла мчать охотника во весь опор. Постепенно рабочая лошадь начала разделять с волом его труд на пашне.

Это все еще был век турниров рыцарей, скачущих перед восторгающимися леди и критикующей толпой:

По гравию, со спущенным забралом, На взмыленном коне, с мечом, в кругу друзей – как это описывает Серрей, придворный поэт Генриха VIII. Он воспевает также другую забаву при дворе:

Характер этого веселого двора создавался молодым, атлетически сложенным Генрихом VIII, одним из лучших стрелков в своем королевстве, который еще не превратился в ожиревшего, озлобленного тирана, – он был еще «зеркалом» моды и образцом тона. Поручив управление государством Уолси, которому он все еще доверял, Генрих растрачивал на забавы, пышные зрелища и маскарады государственную казну, скопленную его бережливым отцом. По словам поэта Тачстоуна, не быть принятым при дворе считалось быть отверженным. При дворе английские джентльмены обучались не только любовным интригам и политике, но и музыке и поэзии; они обретали интерес к науке и искусству; семена этой культуры они приносили с собой обратно в свои деревенские дома, чтобы посеять их там. Культура, искусство и ученость итальянских дворов эпохи Ренессанса имели большое влияние на придворных и на английскую знать со времени войн двух Роз и до начала царствования Елизаветы. Средневековая грань между ученым и невежественным воякой-бароном исчезала. Создавался идеальный тип законченного «джентльмена». Сочетание «зоркости придворного, речи ученого и силы военного» – идеал Елизаветы, впоследствии воплощенный в сэре Филиппе Сиднее.