25 июня. Глупость или агрессия? - читать онлайн книгу. Автор: Марк Солонин cтр.№ 148

Со взятием Выборга все еще только начиналось. Вечером (в 23.30) 21 июня была подписана оперативная директива штаба Ленинградского фронта № 74/оп, в которой войскам фронта было приказано: «…продолжать наступление с задачей не позднее 26.6.44 г. главными силами овладеть рубежом Иматра, Лаппеенранта, Виройоки (подчеркнуто мной. — М.С.). Одновременно очистить от противника Карельский перешеек северо-восточнее реки и озера Вуокси наступлением части сил на Хиитола–Кексгольм…» [365].

В многостраничной директиве нет ни одного упоминания о том, что после выхода на рубеж Иматра–Лаппеенранта (т.е. ЗА линию границы 1940 г.) войска должны были остановиться и перейти к обороне. Фактически выход на этот рубеж был обозначен лишь как задача ближайшей (после взятия Выборга) недели! Интересная, хотя и не вполне конкретизированная информация обнаруживается и в опубликованных 40 лет назад воспоминаниях генерал-полковника М.М. Попова. В апреле 1944 г. он вернулся на «свой» Ленинградский фронт, на этот раз — в должности начальника штаба фронта. Генерал Попов по-солдатски прямо пишет: «Задачей операции было уничтожение основных сил финских войск на Карельском перешейке и выход наших войск северо-западнее и западнее Выборга с тем. чтобы создать угрозу важнейшим жизненным центрам Финляндии на юге страны (здесь и далее подчеркнуто мной. — М.С.)… 21 июня 1944 г. Ставка приказала Ленинградскому фронту продолжить наступление на перешейке для вторжения вглубь Финляндии» [194].

Некоторое представление о глубине этого «вторжения вглубь» дает приказ (б/н), который 20 июня 1944 г. сам М.М. Попов и подписал. Приказ штаба Ленинградского фронта был адресован командующему 13-й Воздушной армий, перед которой была поставлена следующая задача:

«1. Произвести площадную аэросъемку… участка Коувола, Котка, Лаппеенранта…

3. Съемку указанного района закончить не позднее 26.6.44 г.

4. О ходе съемочных работ доносить ежедневно» [370].

В этот момент финны, действительно, «запросили мира». 22 июня 1944 г. посол Финляндии в Стокгольме Грипенберг через Министерство иностранных дел Швеции обратился в Москву с запросом относительно условий выхода Финляндии из войны. На следующий день, 23 июня, Коллонтай передала следующий ответ советского правительства: «…Так как мы были несколько раз обмануты финнами, мы хотели бы получить от финского правительства официальное заявление за подписью премьера или министра иностранных дел о том, что Финляндия капитулирует и просит мира у СССР. В случае получения нами от финского правительства такого документа, Москва будет согласна принять делегацию финского правительства…» [364].

Эти несколько фраз имели серьезные последствия и имеют уже многолетнюю историю истолкования. Вопрос, действительно, непростой, так как фраза составлена (преднамеренно или в горячности) весьма двусмысленно. Если некая страна X капитулирует перед вооруженным противником, то никакие переговоры с ее представителями уже невозможны, ибо капитуляция означает, говоря языком юриспруденции, «потерю правосубъектности». Страна X перестает быть субъектом международного права и отдает себя «на милость победителя» — вот что означает термин «полная и безоговорочная капитуляция». Приглашать после этого делегацию для переговоров незачем, да и невозможно, ибо эта делегация будет представителем несуществующего правительства исчезнувшей страны. Подписывать же Акт о капитуляции Финляндии естественнее было бы в Хельсинки, нежели в Москве. С другой стороны, даже второстепенные чиновники НКИД СССР прекрасно понимали значение термина «капитуляция», и он не мог быть использован в официальном заявлении советского правительства «просто так», для одной только «красоты слога».

Столь пристальное внимание историков к трем словам («капитулирует» и «принять делегацию») объясняется очень просто: одно дело обманывать «белофинских прислужников германского фашизма», и совсем другое — обманывать своих союзников по антигитлеровской коалиции. А поскольку товарищ Сталин дал в Тегеране обещание не предъявлять Финляндии требование о капитуляции, товарищи советские историки вынуждены были подняться к вершинам красноречия для того, чтобы доказать возможность частичной беременности и неполной капитуляции. В изложении ведущего специалиста по истории советско-финских войн ленинградского профессора Н.И. Барышникова это звучит так: «В этих условиях логичным был бы последовавший сразу же ответ из Москвы о том, что Финляндия должна направить обращение к правительству СССР о капитуляции, чтобы затем уже решать вопрос о мире с Советским Союзом. При этом полпред СССР в Швеции A.M. Коллонтай, передававшая этот ответ, пояснила от себя, что под капитуляцией следует понимать прекращение военных действий с финской стороны для достижения затем уже соответствующей договоренности…» [367].

Тут что ни слово, то «изумруд яхонтовый». «Последовавший сразу же ответ» был. Он не мог «быть бы». Так не говорят (и тем более не пишут) по-русски. Какой еще «вопрос о мире» можно было решать ПОСЛЕ «обращения к правительству СССР о капитуляции»? Наконец, как следует понимать «прекращение военных действий с финской стороны», в то время как другая, советская сторона, ведет эти самые боевые действия силами 28 дивизий, 4 танковых бригад и 15 отдельных танковых полков? Как это удивительнейшее одностороннее прекращение военных действий во время войны может выглядеть на практике?

Все это было бы смешно, но финнам стало не до шуток, ибо при всем косноязычии формы изложения смысл советского ультиматума был предельно ясен. Финляндии предлагаюсь сдаться на милость победителя, но весь предшествующий опыт показывал, что милости не будет. Оставалось одно — практически, на поле боя доказать «победителю», что он еще не победил.

А на поле боя ситуация начинала стремительно меняться. Блестяще организованное и начатое наступление советских войск начинаю постепенно выдыхаться. С другой стороны, Германия оказала своему погибающему союзнику быструю и эффективную помощь. 13 июня были сняты все ограничения на поставку зерна и вооружения в Финляндию. 19 июня торпедными катерами в Финляндию доставили 9 тыс. «фаустпатронов» (ручных противотанковых гранатометов). Через три дня самолетами доставили еще 5 тысяч. Внезапное и массовое применение этого нового для той эпохи оружия дало эффект оперативного масштаба. До этого финская пехота оказалась практически безоружной, так как малокалиберные противотанковые «марианны» и «бофорсы» способны были лишь высекать искры из брони новых советских танков и самоходок. С появлением, причем появлением многих тысяч, противотанковых гранатометов финский солдат снова ощутил себя бойцом на поле боя, а не жертвой, приведенной на эшафот к палачу. Маннергейм пишет: «…Помню один случай, который явился действительно поворотным моментом. При появлении русских танков на участке близ Лейпясуо несколько бесстрашных воинов из 4-й дивизии, среди них были и командиры и рядовые, решительно двинулись навстречу стальным чудовищам и несколькими прицельными выстрелами из „бронетанкового кулака“ лишили первого из них возможности двигаться. Остальные [танки] тут же повернули и убежали. С этого дня вера войск в новое оружие окрепла. Подавленное настроение в течение нескольких суток сменилось доверием, и снова появилось желание сражаться. Эта полная смена настроения решающим образом повлияла на то, что наступление противника удалось, в конце концов, остановить…» [22].