Петр Иванович - читать онлайн книгу. Автор: Альберт Бехтольд cтр.№ 95

Ребман подошел ближе, и кого же он увидел? Одного из упаковщиков «International Trading», разрубающего топором уже мертвого «Мустеля».

– Что ты делаешь? Господь с тобой! – завопил он здоровяку прямо в лицо.

Услышав знакомый голос, упаковщик обернулся, осклабился во всю ширь русского лица и протянул Ребману топор:

– Давайте, Петр Иваныч, разобьем эту германскую морду!

Тут Ребман вспомнил, что ему в Барановичах говорил о русских Маньин: «Они все добродушные, пока не возьмут топор в руки; погодите, еще сами убедитесь!»

И вот теперь он собственными глазами видит то, как человек, хоть и русский или как раз именно русский, словно по мановению руки самого дьявола, превратился в дикого зверя.

– Ну вы и олухи царя небесного! – восклицает Ребман.

На Тверской, главной московской улице, где находятся торговые дома и самые большие магазины, посреди трамвайных путей лежат в кровавом месиве две руки и три-четыре пальца ног, уже совсем посиневшие.

– Это все, что осталось от «немецкой морды», – говорит проходящий мимо погромщик, – они вытащили его из магазина и выбросили прямо под трамвай. Остальное валяется там, в шахте.

В нескольких шагах от этого места новоявленные вандалы разоряли «Манделя», ставшего для Ребмана «придворным поставщиком одежды» после того, как этот магазин прошлой зимой превратил провинциального семинариста в Макса Линдера. Уже день клонится к вечеру, а полиции нет и следа. Тем временем отребье со всего города и окраин по-прежнему хлопочет. Хватают и тащат, что им вздумается. Со всех сторон видны перевозчики, направляющиеся в сторону вокзалов. Эти нынче заработают неплохо; движение такое, будто вся Москва переезжает.

Когда Ребман потом сидел в поезде и смотрел по сторонам, там и тут виднелись поднимающиеся в воздух столбы черного дыма.

По дороге на вокзал он еще стал свидетелем своего рода интермеццо. Как всегда в этот час, трамвай был настолько переполнен, что напоминал вылетевший пчелиный рой. Нужно было изо всех сил стараться, чтобы хоть как-то втиснуть ногу на ступеньку и удержаться, схватившись за других пассажиров. Но делать нечего – поезд ведь ждать не станет. Когда он так стоял, точно приклеенный, прямо на ходу запрыгнул какой-то подросток и вцепился в него, сначала обхватив сзади шею, а потом – грудь.

– Держись, котенок! – пошутил было Ребман, обернувшись через плечо.

Но вдруг он почувствовал, что этот хулиган шарит пальцами в заднем кармане его брюк, в том самом, куда он сунул кошелек с деньгами. Стоило только Ребману одной рукой взяться за соседа, как мальчишка спрыгнул, собираясь дать деру. Но пострадавший бросился за ним с криком:

– Держи вора, он украл мой кошелек!

И тут вдруг, как из-под земли, вырос полицейский. Сорванец попался ему прямо в руки, успев выбросить свою добычу под трамвай. Но страж порядка схватил его за шиворот:

– Марш в участок!

Будь Ребман чуть постарше и поумнее, он бы сказал полицейскому, чтобы тот отпустил мальчишку. Сегодня уже было столько грабежей, что несколько рублей уже ничего не решают, а он еще как-нибудь заработает. Однако вместо этого швейцарец говорит:

– Да, да, заберите его, проходимца эдакого! – И оставляет полицейскому свое имя и адрес.

Когда он вернулся в Болшево и добрался до их тихого пристанища посреди леса, там же оказался и господин пастор: забеспокоившись о семье, он сразу же появился на даче. Павел Иванович в полном отчаянье сообщил о том, что толпа разгромила дома некоторых членов их общины, и есть опасения, что имеются даже убитые.

– Кто же спровоцировал этот погром? – спросил Ребман.

Пастор удивленно посмотрел на собеседника:

– И в самом деле, кто? Те же, кто в свое время подущал чернь и на еврейские погромы. За всем этим, разумеется, стоит полиция. Ведь нужно же снова натравить на кого-то народ, который не желает больше поставлять фронту пушечного мяса. Вот увидите, о чем завтра напишут газеты, только, конечно же, не подкупленные. Пострадали ведь почти все принадлежавшие немцам фирмы и просто частные лица, являвшиеся, к тому же, потомственными российскими гражданами в нескольких поколениях; а всего того, что испортили, поломали и разбили сегодня, завтра будет недоставать тем же русским людям, сами потом увидите. Но правительству необходимы новые солдаты и, как уже было сказано, любой ценой.

Все оказалось даже намного хуже, чем можно было вообразить. Восемьдесят процентов разгромленных и сожженных фабрик и магазинов, как сообщили газеты, были русскими, многие из них работали для фронта, в их числе были, например, фабрики, производившие перевязочные материалы и прочие аптекарские товары. Во всех этих майерах, мюллерах и шульцах не было ничего немецкого, кроме фамилий, иначе их сыновья не воевали бы на передовой за Россию. Оставшиеся двадцать процентов пострадавших от погрома придерживались нейтралитета.

Об этом они узнали из газет, которые сопровождали свои данные подобающими комментариями: так войны не выиграть, лучше позаботиться о том, чтобы в бою у каждого солдата было настоящее оружие, а не деревянные винтовки, которыми «воюет» половина армии! А известно ли населению, что у пожилой дамы, которую с проломленным черепом вытащили из канала, оба сына погибли на фронте? Так что, вместо того, чтобы просыпаться утром в состоянии патриотического подъема и готовности жертвовать собой ради победы, город страдает от тяжкого похмелья, его захлестнула невиданная доселе волна скорби и разочарования.

Теперь уже военные в городе не просто выполняют функцию наблюдателей из укрытия. Когда Ребман без четверти восемь утра вышел из трамвая у Мясницких Ворот и собирался пройти мимо Почтамта, навстречу ему побежали люди, которых преследовали казаки, размахивавшие короткими нагайками и кричавшие: «Назад!»

Он увидел, как молодая девушка, которая каждый день ездила тем же утренним поездом, пытается пройти впереди него, но ей удается сделать лишь несколько шагов. «Назад!», – орет казак. Девушка хочет подняться по ступенькам к Почтамту, но казак на коне теснит ее, загоняет в угол и стегает нагайкой до тех пор, пока и блузка, и даже сорочка под ней не разлетаются в клочья. Только когда несчастная упала на землю, он перестал хлестать свою жертву.

«Со мной это не пройдет», – думает Ребман, достает свой паспорт и показывает казаку:

– Я швейцарец…

– Назад! – завопил верховой, и если бы Ребман не сумел молниеносно заскочить в подъезд, ему тоже досталось бы на орехи.

Когда он с опозданием на четверть часа явился в бюро, выяснилось, что звонили из полиции и вызывали его в участок!

– Что это вы натворили?

– Я? Ровным счетом ничего. Это, наверное, по поводу того воришки, который вчера вечером в трамвае стащил у меня кошелек.

– Отправляйтесь немедленно, – по-кошачьи ласково говорит Иван Михайлович, – я сообщу шефу, когда тот придет.