Центр тяжести - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Поляринов cтр.№ 32

Мама покачала головой. Она смотрела на огонь.

– Я приберусь там, вымою полы.

– Там стекло на полу, – сказал я.

Я сидел на лестнице и смотрел на них, держась за балясины, как заключенный – за прутья решетки.

Бабушка вздрогнула и, щурясь, посмотрела на меня:

– Боже мой, Петро. Нельзя же так пугать. Ты бы хоть как-то обозначил свое присутствие. Если хочешь посидеть с нами, просто спускайся и садись. Не надо сидеть там, в полутьме. Это выглядит так, словно ты подслушиваешь.

– Прости. – Я спустился к ним.

– Как там Егор? – спросила мама.

– Спит.

– А ты почему не спишь?

Я пожал плечами и спросил:

– Мы вернемся в Рассвет?

Бабушка кивнула. Мама молчала, она оцепенело смотрела на огонь.

* * *

Странное дело: все лето мне казалось, что я очень хочу вернуться. Но когда мы собрали все вещи и сели в такси, я почувствовал тревогу, словно внутри у меня есть какой-то особый нерв, идущий от затылка к сердцу, и этот нерв сейчас вибрировал, гудел у меня под кожей – нечто подобное, наверное, чувствует мореплаватель, который после долгих лет странствий видит в подзорную трубу порт родного берега и флаг родной страны.

Это вроде бы тот же дом, тот самый, и в то же время другой – все, все вокруг изменилось, одни деревья выросли, другие кто-то срубил, там постелили новый асфальт, здесь перекрасили фасад. И это всего лишь за три месяца.

Ощущение дикое, словно мы вернулись в какую-то другую, параллельную реальность, где все выглядит почти точно так же, и это «почти» не дает тебе покоя, ты озираешься вокруг, и тебе кажется, что все эти дома – всего лишь декорации, которые кто-то возвел здесь, чтобы обмануть тебя, а люди, твои соседи, одноклассники – актеры.

Все лето я думал о Рассвете, и мне казалось, что, когда мы вернемся, жизнь снова потечет своим чередом, все будет как раньше, только без отца, – мама вернется на работу, вечерами она будет писать свою книгу, готовить нам ужин и зачитывать очередную подборку перлов из присланных в издательство глупых рукописей. Егор будет ходить в музыкалку, на уроки фортепиано, я буду забирать его оттуда; а потом мы с Греком снова займемся нашим расследованием – и распутаем Дело о Пропавшем Третьем Озере.

Но в первый же день, когда такси остановилось возле нашего подъезда и я увидел двор, я испугался. Все изменилось, деревья подросли, и там, где раньше стояли две лавочки, теперь красовалась разноцветная детская площадка – горка, песочница, трапеции, качели.

Мне кажется, именно тогда, именно в тот момент я впервые в жизни почувствовал течение времени – оно неудержимо, как скорый поезд, неслось мимо меня. Мимо нас.

Жизнь не вернулась в старое русло. Потому что русла уже не было. И понимание этого – понимание того, что прошлое уже не вернуть, что нужно жить дальше с тем, что есть, – просто шокировало меня.

В ночь на первое сентября мне снились кошмары сюжетами из «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери – казалось, меня окружают не люди, но чужие, чуждые существа, принявшие облик знакомых людей. И утром собирая портфель, я едва не заплакал; до меня вдруг дошло, что там, в школе, все наверняка уже знают, что мои родители разводятся, и что мой отец ушел к другой женщине, и что мой дед ослеп, и что вся моя жизнь за одно лето превратилась в сюжет для идиотской мелодрамы, – они знают обо мне все. Я чувствовал себя голым, мне хотелось прикрыть свое прошлое чем-нибудь, хоть фиговым листком, спрятать, скрыть его от посторонних глаз.

Я шел по улице, и мне казалось, что я слышу мысли прохожих: «Ох, это сын Портного, слышали их историю?»

Рассвет – провинциальный поселок с населением в пять тысяч человек. У всех провинциальных поселков есть одна общая черта: в них ничего не происходит. Люди здесь законсервированы в скуке, в повседневности, как эмбрионы в формалине в музее медицинских патологий. И как любое другое по-настоящему скучное место, Рассвет – идеальный рассадник/производитель сплетен.

У Чехова есть рассказ «В овраге», где описание села Уклеево умещается в одну фразу: «…то самое, где дьячок на похоронах всю икру съел». Рассвет же люди обычно описывают фразой: «…тот самый, где председатель обкома пытался дать взятку судье ворованными медными проводами».

Но это было раньше. Теперь же все изменилось. Теперь наша семья – точнее, ее распад, интрижка отца, его жизнь на два дома, – все это стало главным предметом застольных бесед. Я несколько раз замечал, как люди просто замолкают на середине предложения, на полуслове и молча смотрят на меня, когда я прохожу мимо, и провожают взглядом, а потом снова начинают шепотом обсуждать что-то, искоса глядя на меня.

И это было невыносимо. Все, все, все вокруг знали.

Учителя в школе относились ко мне со снисхождением, никто не ругал за опоздания, за забытый дневник, за несделанную домашку. Но я не нуждался в особом отношении, наоборот, меня просто бесила их вызывающая снисходительность, бесило то, что они заостряли на мне внимание. Их настойчивое сострадание, тяжеловесное добро, их поблажки вовсе не облегчали мою жизнь, а делали только хуже, больнее; я чувствовал себя как артист на сцене, забывший все реплики – все эти добренькие взгляды, как софиты, были направлены на меня, слепили, обжигали. И мне хотелось кричать: «Перестаньте! Перестаньте жалеть меня! Я хочу быть как все!»

* * *

Первые две недели учебного года Грек пропустил, он пролежал в постели с горячкой – то ли скарлатина, то ли еще что-то (об этом мне сообщила Аня; мы встретились с ней в коридоре музыкалки, когда я пришел туда за Егором).

И только 14 сентября он появился в школе – худой и бледный, но очень довольный тем, что наконец может выходить на улицу. Он зашел в класс и плюхнулся за парту рядом со мной.

– Я так понимаю, ты в окно не выглядывал все это время.

– А что?

Он как-то странно посмотрел на меня. Что это, презрение?

– Наш тайный знак, дубина, помнишь-нет? Я еще две недели назад вывесил красный шарф на трубе, на башне! Ты так и не пришел!

* * *

В отличие от учителей, ученики особой жалости ко мне не питали, напротив, я снова стал изгоем, объектом травли. Особенно в этом усердствовал тот самый Тимур Головня. Ни дня не проходило без его шутки в мой адрес.

Во время большой перемены в буфете он со своими миньонами садился недалеко от меня и громко рассказывал анекдоты про неверных мужей, разводы и прочие гадости. А если речь заходила об оценках и обучении, он говорил что-нибудь вроде:

– Жаль, что у меня папа на стороне никого не трахал. А то и мне бы тоже оценки на халяву ставили, из жалости. Жалким всегда оценки завышают.

– Не обращай внимания, – говорил мне Грек. – Когда на тебя лает бешеная собака, просто проходи мимо. Лаять в ответ бессмысленно и глупо.