Отпустите их. Как подготовить детей к взрослой жизни - читать онлайн книгу. Автор: Джули Литкотт-Хеймс cтр.№ 32

Я аплодирую округам, которые организуют такие программы. Благодаря школам и другим местным организациям сотни тысяч людей посмотрели Race to Nowhere («Гонка в никуда») — документальный фильм, снятый в 2010 году Викки Эйблс, в котором подробно показано давление «культуры достижений» ^[141]. Зрители выходили с сеанса со слезами на глазах и жарко обсуждали, как плохи дела. Но что мы делаем с этой информацией?

Нужно посмотреть проблеме в глаза. То, что за посещение лекций о стрессе в процессе поступления в колледж ученикам дают баллы по общественной работе, которые должны впечатлить приемную комиссию, — доказательство того, что мы столкнулись с ситуацией, похожей на степфордскую антиутопию. Разве попытки ребенка облегчить стресс старших классов подтверждают его ценность при поступлении в вуз?

Родители, проявляющие властность в вопросах учебы, наносят детям большой вред. В своем революционном манифесте 2014 года Excellent Sheep: The Miseducation of the American Elite and the Way to a Meaningful Life ^[142] Уильям Дересевич пишет: « [Для учеников], которых всю жизнь преследует страх поражения — зачастую в первую очередь в силу родительского страха поражения, — цена неудачи, даже временной, становится не только практической, но и экзистенциальной».

Тех, кого Дересевич называет превосходными овечками, я называю экзистенциально бессильными. И, по-моему, именно это профессор Терри Касл имела в виду, когда писала: «Культивирование желания бросать вызов, опровергать, просто-напросто разочаровывать родителей — это абсолютно необходимое условие интеллектуальной и психической свободы. Теперь в большей степени, чем когда бы то ни было». Как декан я видела недостаток интеллектуальной и психической свободы — это экзистенциальное бессилие — за закрытыми дверьми. «Превосходные овцы» приходили ко мне в кабинет.

Когда в конце 1990-х годов поколение миллениума — объект чрезмерного воспитания — начало поступать в колледжи, мы, сотрудники, занимающиеся консультированием и студенческими вопросами, заботились прежде всего об их психическом здоровье. Проблемы в этой области сказывались на способности функционировать в аудитории, общежитии, в университетском коллективе. К началу 2000-х годов изменение динамики психического здоровья студентов было горячей темой наших профессиональных конференций. Администраторы четырехлетних вузов по всей стране — больших и маленьких, государственных и частных, элитных и общедоступных, религиозных и светских — собирались и искали ответы у коллег и экспертов. Явление затронуло всех. Никто не говорил: «В нашем кампусе ничего такого нет». (Следует подчеркнуть, что речь идет именно о четырехлетних вузах, и в двухгодичных местных колледжах ситуация была иной. Я предполагаю, что двухгодичные учреждения обслуживают другую группу населения, в том числе учащихся из рабочего класса, студентов с детьми и людей, возвращающихся к учебе на более поздних этапах жизни — все они, скорее всего, имеют навыки и необходимый жизненный опыт, защищающий их от проблем с психическим здоровьем, с которыми сталкиваются более обеспеченные и привилегированные студенты.)

С 2006-го по 2008 год я была членом стэнфордской рабочей группы по психическому здоровью, которая рассмотрела этот вопрос и предложила обучать персонал, научных сотрудников и студентов понимать, замечать и реагировать на психические проблемы. Мы также предложили выделить средства для дополнительного привлечения психотерапевтов, которые могли бы уделить время работе с тяжелыми осложнениями.

Периодически я вмешивалась в ситуацию лично, отводила студента прямо из своего кабинета в консультационно-психологическую службу и ждала, пока его не примет вызванный психотерапевт. Случаев, которые не требовали немедленного вмешательства, было гораздо больше: я направляла студентов в ту же службу, а потом подталкивала их, пыталась убедить туда обратиться. Часто такие студенты хорошо успевали, были заняты учебой и внеклассными делами, летом работали в престижных местах. Однако во время нашего разговора они казались экзистенциально слабыми, делали все на автомате и были замкнутыми в себе.

За годы, проведенные на посту декана, я много раз слышала от студентов, что они обязаны «заниматься наукой (медициной, инженерным делом)», и играть на фортепиано, и заниматься общественной работой, и, и, и. Я говорила с ребятами, которые совершенно не проявляли тяги к тому, что в их собственных резюме было отмечено как сфера их интересов. Некоторые отмахивались от любых замечаний по этому поводу: «Родителям виднее, что для меня лучше».

Отец одной девушки угрожал жене разводом, если дочь не будет специализироваться в экономике. В результате студентка проучилась семь лет вместо обычных четырех, и в процессе отец контролировал каждое ее движение, в том числе требовал по выходным заниматься вне кампуса у дяди. Однажды по настоянию отца дочь пришла на прием к одному из преподавателей, но забыла доложить по телефону о результатах. Вечером в вестибюле общежития ее уже ждал дядя и, стесняясь, попросил позвонить папе. Позже эта студентка призналась: «У меня чуть не случился панический приступ из-за отсутствия власти над своей жизнью». Она в конце концов специализировалась в экономике, а родители все равно развелись.

Некоторые студенты ждали подходящего момента, чтобы выйти наконец из-под контроля (обычно уже поступив в одобренную родителями магистратуру). Некоторые сердились. Я читала в их глазах отчаяние, чувствовала, что они в замешательстве. До них начинало доходить, что они жили в мире, полном возможностей, но не могли ими пользоваться, потому что были на поводке и шли по подготовленному родителями пути. Они годами учились соответствовать родительским амбициям и желаниям, а иметь собственные мечты им было запрещено. Эти студенты, часто одаренные блестящим умом и многого достигшие, сидели на диване в моем кабинете, хрупкие, ранимые, смирившиеся с фактом, что за внешним успехом скрывается несчастье.

Хороший пример — Фэйт, второкурсница, выросшая на северо-востоке США. Она была старшей из троих детей в обеспеченной семье. Ко мне в кабинет она вошла со стиснутыми зубами и яростью в глазах. Оказалось, что родители заставляют ее поступить на медицинский факультет и постоянно пересматривают ее расписание, планируя дополнительные занятия, согласовывая варианты летней работы. Я не стала высказывать собственное мнение, а решила задать несколько вопросов — мне еще не совсем было понятно, зачем эта студентка пришла ко мне на прием. Едва сдерживая слезы, она рассказала, как сложно будет сказать родителям, что она не хочет идти на медицинскую стажировку, которую те планируют устроить для нее летом. Я подалась вперед, кивнула, мягко улыбнулась и сосредоточила свои вопросы на ее чувствах. Глаза Фэйт слегка загорелись, когда она сказала, что, если она будет хорошо учиться, родители, может быть, оставят в покое младших брата и сестру. Потом я спросила об успехах в учебе, и она без особой гордости ответила, что за все время учебы в Стэнфорде средний балл у нее выше 4,0.