Будь король хоть немного поопытнее, он, вероятно, не стал бы ругать своего министра внутренних дел за то, что тот высказал личное мнение, не совпадающее с правительственной политикой; а если бы он был поувереннее в себе, то наверняка отказался бы защищать от Черчилля светских прожигателей жизни. Получилось, однако, так, что наиболее приверженный конституции и трудолюбивый из монархов ассоциировал себя с консервативными предрассудками и аристократическими излишествами. В противоположность этому его мудрая бабушка в 1868 г. писала:
«Опасность заключается не в той власти, что могут получить низшие слои, которые с каждым днем становятся все более образованными и толковыми и которые заслуженно взбираются на самый верх благодаря собственным заслугам, труду и хорошему поведению, но в поведении высших классов и аристократии».
Ошибка короля была, однако, спровоцирована не столько суждениями Черчилля, сколько его своеобразным характером. Всего за несколько дней до этого король написал министру внутренних дел письмо, в котором благодарил за искусство, проявленное им в деле Майлиуса, но все же его по-прежнему настораживали чересчур кипучая натура Черчилля и присущий тому политический оппортунизм. «Во власти он остается едва ли не большим грубияном, чем был в оппозиции» — таков был приговор короля Эдуарда, с которым полностью соглашался его сын. Кноллису же явно изменило чувство меры, когда он стал потакать желанию хозяина сделать выговор Черчиллю; упоминание о мастерских Луи Блана вряд ли исходило от короля, поскольку тот обладал весьма скудными познаниями в истории Франции. Пустяковый в общем-то эпизод все же заставляет сомневаться в политической беспристрастности монарха и благоразумии его личных секретарей. Во время продолжительного конституционного кризиса 1910–1911 гг. королю не стоило навлекать на себя подобные подозрения.
Омрачившая первый год царствования Георга V открытая вражда между палатой лордов и палатой общин имела почти столетнюю предысторию. Палата лордов, формировавшаяся по наследственному принципу, снова и снова использовала свои права, внося поправки или даже отвергая законы, принятые палатой общин, создававшейся на выборной основе. Консервативным правительствам бояться было нечего — при проведении своей политики они всегда могли полагаться на консервативное большинство пэров. В противоположность этому либералы постоянно находились под угрозой вето; занимая правительственные посты по воле народа, они реально управляли только с согласия нескольких сотен землевладельцев-тори.
В палате лордов позиции тори еще больше укрепились в результате массового дезертирства пэров-либералов. Не в силах примириться с предлагаемым Гладстоном гомрулем для Ирландии и прочими радикальными мерами, либералы-юнионисты стали, по существу, консерваторами. В 1893 г. новый альянс подготовил провал голосования по гомрулю в палате лордов 419 голосами против 41.
Расколотая и ослабленная, либеральная партия могла лишь возмущаться подобным надругательством над парламентской демократией. На всеобщих выборах 1906 г. она, однако, вернулась к власти, получив едва ли не самое прочное большинство за всю историю палаты общин: 377 либералов, 83 ирландских националиста и 53 лейбориста. В сумме это составляло 513 голосов — против 132 консерваторов и 23 либерал-юнионистов. Посмеет ли палата лордов и дальше использовать свое консервативное большинство, бросая, таким образом, вызов столь вескому вердикту избирателей? Ответ на этот вопрос дал не кто иной, как Артур Бальфур, который не просто проиграл выборы, но и лишился места в парламенте. Этот мастер двусмысленности на сей раз высказался с абсолютной прямотой, заявив, что «великая юнионистская партия, независимо от того, находится она у власти или же в оппозиции, должна по-прежнему определять судьбы этой великой страны».
Новому правительству Кэмпбелла-Баннермана, выдвинувшему амбициозную программу социальных реформ, в борьбе с враждебно настроенной палатой лордов удалось добиться немногого. Некоторые законопроекты возвращались в палату общин выхолощенными до неузнаваемости: среди них был закон об образовании 1906 г., запрещавший финансирование из местных бюджетов религиозного образования в церковных школах. Другие же отвергались целиком, как, например, закон о лицензировании 1908 г., предлагавший ограничить число питейных заведений и дать скудную компенсацию пострадавшим владельцам. Ллойд Джордж говорил от имени всех разочарованных либералов, когда заявлял, что палата лордов, вместо того чтобы быть сторожевым псом конституции, на деле является преданным пуделем господина Бальфура: «Она приносит ему дичь. Она лает по его команде. Она кусает любого, на кого он укажет». Подобные высказывания члена кабинета министров не слишком понравились королю Эдуарду, но, как он сказал своему сыну, «из свиного уха не сошьешь шелкового кошелька».
Однако лишь в 1909 г., через год после того, как Асквит сменил Кэмпбелла-Баннермана на посту премьер-министра, конфликт между палатами перерос в настоящий кризис. Хотя бюджет, представленный Ллойд Джорджем, новым канцлером Казначейства, в основном был нацелен на получение дополнительных доходов, что позволяло повысить пенсии по старости и перевооружить флот, но он также грел душу либералам введением целой серии новых налогов на богатых. Кроме дополнительного налога в 2,5 % на основные суммы, размер доходов от которых достигает 5 тыс. фунтов, или суммы, превышающие 3 тыс. фунтов, вводились четыре отдельных налога на землю: на повышение рентной стоимости земли; на необрабатываемую землю; на аренду земли; на право разработки недр.
Консерваторы были полны решимости оспаривать эти предложения по пунктам. Лишь к ноябрю 1909 г., после 544 голосований и нескольких ночных заседаний, правительство сумело провести через палату общин закон о бюджете. После этого законопроект был направлен в палату лордов для формального одобрения — с XVII в. верхняя палата еще ни разу не отказывалась принять бюджет. На сей раз пэры с ходу его отвергли 350 голосами против 75. Нельзя сказать, что они действовали исключительно из эгоистических побуждений; радикальный по своей направленности бюджет на самом деле был достаточно умеренным.
Больше всего лордов возмутило беспрецедентное использование финансового законодательства как орудия классовой мести. Они могли также апеллировать и к высшим конституционным принципам, поскольку лорд-канцлер в нарушение общепринятого порядка включил в проект бюджета никак не связанное с ним положение об обязательной регистрации земли. Лорд Солсбери, сын консервативного премьер-министра и сам бескомпромиссный политик, во время дебатов по бюджету заявил, что подобная хитрость позволит правительству изменить любое прежнее законодательство, просто-напросто включив соответствующее положение в финансовый билль; таким образом, на практике парламент станет однопалатным.
Поскольку без денег государство функционировать не может, отклонение бюджета привело к новым всеобщим выборам. Борьба развернулась не только из-за того, должна ли палата общин сохранить абсолютный контроль над национальным бюджетом, но и по более широкой проблеме — в какой мере палата лордов может изменять или отклонять законы, принятые избираемой палатой. Обе крупнейшие партии привычно заявляли, что действуют в интересах народа; при этом одна из них апеллировала к авторитету избирательной урны, отражающему полученное в 1906 г. подавляющее большинство, другая — к роли верхней палаты, призванной обуздать демократическую тиранию.