После охоты тело приобретало лёгкость и силу. Хотелось мчаться неведомо куда. Он не помнил, сколько проскакал по весеннему выгону в тот день, но, увидев перед собой уютную усадьбу, привязал коня в сарае, а сам забрался на сеновал и заснул воистину богатырским сном. Он не помнил, как попал сюда. Да не всё ли равно? В дни охоты он мог выспаться на первой попавшейся соломе. И удивительно, как это совмещалось в нём со стремлением к роскоши, которое будет отличать его всю жизнь.
Разбудила его песня. Он стал слушать.
— Что, соловушек, невесело сидишь,
Повесил головушку, корму не клюёшь,
В золотой клеточке песен не поёшь?
— Не надо мне вашей клеточки с золотым шестом,
А надо мне рощинки с зелёным листом.
Зелёная моя рощинка сердце моё развеселит,
А золотая ваша клеточка помирать мне велит.
На ветках подруженьки, чай, тужат обо мне.
Плачут мои малы деточки, Богом даны мне.
— Вылетай, соловушка, вылетай ты мой!
Я построила себе горенку к рощице лицом,
А сама сяду, девушка, с добрым молодцом.
— Что ты грустен больно, молодец, ненаглядный мой?
Иль любишь ты других девушек, сведался с тоской?
— Люблю, люблю красную, что она молчит?
Ретиво моё сердечушко крушит и сушит.
— Ты брось, милый, думу думати, брось ты, позабудь!
Склони свою головушку на мою белу грудь.
Словно темна ноченька, сердце у меня,
Об тебе, мой размиленький, тоскую я.
— Вы подуйте, ветры буйные, унесите вы меня,
Унесите вы меня, где отроду не был.
Русскому уху Феодора было сладко слышать старинный грустный напев. Припомнилось, что слышал его в детстве. Голос доносился из сенника
[14]. Сенная девушка? Нет, выговор искусный и слишком нежный для простой девки.
Певица меж тем смолкла, затем скрипнула дверь, послышался звук осторожных шагов и лёгкий вздох. Сердце Фёдора дрогнуло от жалости: ему почудилось чужое страдание. Душа его, как это бывало после охоты, настраивалась на минуты светлые и чистые. Он продолжал прислушиваться. Вздох повторился.
Ему пришла на ум шутливая поговорка, и он тихо, но внятно произнёс:
— Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко...
Фёдор сразу почувствовал, как испуганно затаилась девушка.
— Не пугайся, красавица, я незаметно зашёл сюда после охоты. Незаметно и уйду... А ты, видать, чародейка. Прознала, что я почиваю рядом, и песню запела.
— Тебе помстилось, боярин.
— И ты не ведунья? — спросил Фёдор, обрадованный тем, что девушка заговорила.
— Бог миловал, боярин...
— А как ты прознала, что я боярин?
— По выговору...
— Дозволь мне поглядеть на тебя?
Вместо ответа скрипнула дверь. Видимо, девушка поспешно скрылась в горнице. И столь желанной показалась она Фёдору, что он едва не решился переступить чужой порог. Но осторожность требовала оставить чужое подворье, так и не дознавшись, кто была прекрасная певунья. Да и расспрашивать не полагалось: не было бы какого позора для боярышни. Он узнал, однако, что подворье принадлежало Шереметевым. Ужели певунья была дочерью знаменитого боярина-монаха?
История этого монаха была не столь давней. Боярин Иван Шереметев едва не угодил под беспощадную секиру грозного Иоанна, виновный лишь в том, что был богат, а царь повадился к тому времени отрубать богатеньким головы, чтобы их состоянием пополнять свою казну. Ивана Шереметева спас остроумный и достойный ответ. Когда царь спросил, где его богатство, опальный боярин ответил:
— Ныне оно ко Христу отошло.
Спасённый от топора, он, однако, понял, что судьба подсказывает ему верное решение — уйти в монастырь. Вскоре умерла его жена, оставив дочь-отроковицу на руках тётки, его сестры Юлиании.
Всё это понемногу вызнал Фёдор и однажды утром поскакал через широкий выгон к боярскому подворью, распугивая пасущихся там коров. Затем он придержал жеребца, подъехал к знакомому сеновалу, привязал коня и направился к крыльцу, на котором ещё совсем недавно незнакомая певица выводила свою чудную песню. Крыльцо было мокрым от мелкого дождя. Раннее утреннее солнце отражалось в слюдяных оконцах.
Фёдор пригладил волосы неуверенной рукой, поправил расслабленный кушак, быстро оглядел полы ферязи
[15]: не забрызгал ли, скача по лужам. Он решился пройти прямо к Юлиании Даниловне. Видимо, у него вид был решительный, ибо заспанный сторож, выглянувший из конюшни, поглядел на него с особенным вниманием. Фёдор всё же задержался на крыльце, в который раз обдумывая, что скажет хозяйке. И вдруг послышались голоса:
— Уж больно ты пуглива, душа моя... Чуть стук какой — побледнеешь, встрепенёшься. Помстилось тебе.
— Тётушка... Право слово, пошли сенных девушек разведать. Кто-то чужой на крыльце.
Фёдор узнал голос, который проникал до сердца, и весь задрожал.
— Ах, душа моя, наскучило мне потакать всякому твоему капризу... И когда я тебя замуж выдам?
— Прости, родимая, не буду!
— Слышь, звонят к заутрене? Пора в церковь.
Фёдор поспешно сошёл с крыльца, довольный тем, что случай избавил его от опрометчивого поступка. Что бы он сказал Юлиании? Я, мол, слышал, как пела песню ваша племянница, и надумал просить своего родителя, чтобы засылал сватов...
Старая матрона посмеётся, и только. Такие дела делаются согласно свадебному чину... Или её племянница — простая девка, чтобы без родительского слова являться в дом к невесте?! «Ох, горячая голова! Едва не наделал бед, — корил он себя. — И кого ты чаял прельстить сей поспешностью? Худой молвы захотелось? Вспомни, как родитель учил тебя: «Опрометчивость да глупость рядом живут».
Как радостно пели в то утро колокола!
Фёдор выехал огородами на улицу, по которой люди шли в церковь. Лишь теперь он понял, что это было не господское подворье Шереметевых. Боярышня жила с тётушкой в хуторке, и церкви домовой у них не было. Стало быть, и собирались они в сельскую церковь.
С пригорка Фёдору хорошо было видно, как боярышня вместе с тётушкой вышли с подворья. Боярышня в кокошнике, из-под которого спадает толстая чёрная коса, в летнике из камки, шитой серебром. У неё бледное продолговатое лицо. Черты тонкие, как на иконе. Она с трудом поспевает за широкими шагами тётушки и пытается оглядеться. Что-то беспокоит её. Ему почудилось, будто она увидела его боковым зрением и в её лице что-то затрепетало. О, милая!