Федор Никитич. Московский Ришелье - читать онлайн книгу. Автор: Таисия Наполова cтр.№ 133

— Пусть войдут!

Один из скоморохов, в пёстрых лохмотьях, разрисованный красками под кота, сделал несколько шагов в сторону патриарха.

— Чашник, подай скомороху вина! — велел Филарет.

Скоморох, похожий на кота, не спешил, однако, принимать чашу.

— Низко кланяюсь тебе, высокий владыка, на добром слове.

Оглядев присутствующих, он добавил:

— Всякий пьющий вино мудрее не делается.

Филарет рассмеялся.

— Не преподносишь ли ты, скоморох, и нам свою мудрость?

Раздался смех. Пирующие оживились. Скоморох снова оглядел их и с насмешкой произнёс:

— Не отрицаюсь, высокий владыка.

— И в чём же твоя мудрость? — смеясь, спросил Михаил Салтыков.

Скоморох смерил его долгим взглядом.

— Ты никак Михалка Салтыков будешь? Тот самый Михалка, что своей волей тягловые поборы делал. А намедни сёла норовил себе отписать. Ты да ещё брат твой Бориска. Глаза завидущие, а руки загребущие...

Последние слова скомороха покрыли гневные вопли братьев Салтыковых:

— Государь, вели гнать скоморохов! Они бесчестят тебя!

Марфа остановила на Филарете гневный взор, очевидно, считая его главным виновником происходящего. И хотя скоморох удалился, Михаил Салтыков продолжал кричать о бесчестье, нанесённом государю.

Тогда Филарет голосом, не терпящем возражений, повелел ему перестать:

— Холоп не может обесчестить господина, тем более царя!

Гомон стих. Пир пошёл своим порядком.

История со скоморохами породила много кривотолков. Одни винили Филарета: это он-де позвал на пир скоморохов, дабы обесчестить братьев Салтыковых. При этом жалели сердобольную игуменью Марфу, говорили о её добром влиянии на царя. Иные даже называли её страдалицей, которой приходится терпеть обиды и незаслуженные укоризны от жестокосердного Филарета. Лишь редкие люди осмеливались высказать истинное суждение о наглых и вороватых Салтыковых и мирволившей им царской матери.

Филарет знал о превратности изменчивой молвы. Он давно примирился с тем, что даже люди из его окружения считали его одни лисой, другие — волком. До него дошёл такой разговор о нём:

— Филарет-то думает нам укорот дать.

— Это как же?

— А так... поначалу отменит старину, а там и вотчины лишит да в казну и отпишет.

— Это как же?

— А хитростью.

— Навряд ли хитростью. Кто вошёл в чин волком, тому лисой никогда не бывать.

В такой обстановке, наперекор недоброжелательной к нему молве, Филарет решил дознаться истины, обелить правых и наказать виноватых.

В Нижнем Новгороде дожидалась своей судьбы несчастная царская невеста Марья Хлопова. У Филарета были основания думать, что её пытались отравить.

Обговорив со своим сыном Михаилом предстоящее судное дело, Филарет решил совместно с ним созвать совет из людей, которые не стали бы кривить душой. Туда вошли Иван Никитич Романов — брат Филарета, князь Иван Борисович Черкасский и князь Фёдор Иванович Шереметев.

Совет призвал для начала главного свидетеля — отца невесты Ивана Хлопова. Тот объявил, что дочь заболела во дворце, а в ссылке она была совершенно здорова. То же самое свидетельствовал и духовник.

Какие же были у братьев Салтыковых основания провозгласить болезнь царской невесты неизлечимой? Царь и Филарет решили послать боярина Фёдора Шереметева и чудовского архимандрита Иосифа вместе с врачами в Нижний Новгород, чтобы убедиться подлинно, что Хлопова здорова. Следователи нашли царскую невесту в полном здравии. Боярин Шереметев спросил её, отчего она занемогла, когда была во дворце, и Марья Хлопова ответила, что супостаты задумали её извести. Отец её Иван тоже утверждал, что дочь отравили Салтыковы.

Проделки Салтыковых и их злой умысел были очевидны. Был составлен указ об их ссылке. В этом указе было написано, что Салтыковы учинили помеху «государской радости и женитьбе». «Вы это сделали изменно, — говорилось в указе, — забыв государево крестное целование и государскую великую милость; а государская милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере; пожалованы вы были честью и приближением больше всей братьи своей, и вы то поставили ни во что, ходили не за государевым здоровьем, только и делали, что себя богатили, дома свои и племя своё полнили, земли крали и во всех делах делали неправду, промышляли тем, чтоб вам при государской милости кроме себя никого не видеть, а доброхотства и службы к государю не показали».

Однако наказание было милостивым. Старшего Салтыкова, Бориса, сослали в Галич, пригороды которого считались имением Салтыковых, Михаила — в Вологду, а их мать — в Суздальский монастырь.

Но дальнейшие события приняли неожиданный оборот. Царь объявил, что хотя Марья Хлопова и здорова, он на ней всё равно не женится. Филарет понимал, что тут были интриги Марфы, которая в делах семейных была прозорливее и сильнее его. Для начала он обратился с укоризной к сыну. Михаил плакал, но твердил одно и то же:

— Жениться на Марье Хлоповой не стану.

— Ты понимаешь ли, сын, что и свои люди, а тем более иноземные станут говорить: «Такова-то у русских честь царская»?

— Не могу, государь-батюшка, жениться на Хлоповой. Что хочешь делай — не могу.

— Поверил в затейливые доводы матушки? — осторожно наступал Филарет.

Михаил подавленно молчал.

— Как пойти против родительской воли? Или я тебе не родитель?

— Виноват, государь-батюшка. Отпусти мне мою вину. Нет у меня воли прекословить матушке.

— Грозилась проклятием? — строго спросил Филарет.

В лице Михаила что-то дрогнуло. Филарет сокрушённо опустил голову. Он видел, что сын его устал от злобной суеты Салтыковых, от борьбы за невесту. Его мягкая натура хотела покоя и мира. А покоя не было, и этим Марья Хлопова стала ему немилой.

Филарет понял, что Михаилу надо искать другую невесту. Но с Марфой у него будет разговор особый. Ей лишь спусти — снова оседлает и его и сына.

Неожиданно Марфа сама пришла к нему. Деспоты по натуре обычно отличаются нетерпеливым нравом, а может быть, она не была уверена в своей окончательной победе.

Филарет сидел в своём кабинете и читал письмо из Казанской епархии, когда вошла Марфа.

— Садись, матушка, — кивнул он.

Отложив в сторону письмо, он добавил:

— Знаю, зачем пожаловала. Нелегко идти грозой на собственного сына, тем более на царя.

От этого укора Марфа зло прищурила глаза.