Федор Никитич. Московский Ришелье - читать онлайн книгу. Автор: Таисия Наполова cтр.№ 12

— Ты Федьке-то своему невесту сыскал? — неожиданно спросил царь.

— Не рано ли, государь?

— А я своему царевичу Фёдору сыскал...

Встретившись со взглядом гостя, в котором было неведение, он добавил:

— Али не слыхал, что Арина Годунова мной с семи лет взята в царские хоромы? Вырастет — невестой сыну станет.

Никите Романовичу показалось, что царь догадывается о его недоумении, зачем он взял к себе детей покойного боярина Фёдора Годунова — Бориску и Ирину...

Видимо, так, догадывается... Недаром царя считали многозрительным, то есть наделённым даром внутреннего зрения.

— «Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает. Из праха подъемлет он нищего». Так говорят боговдохновенный Давид и пророчица Анна, — продолжал царь Иван. — Для чего? Так изволит Господь. Чтобы посадить нищего с сильными среди людей и престол славы в наследие дать ему.

Сердце боярина учащённо забилось. «Ужели царь возвысит Бориску Годунова помимо моего Фёдора?»

А царь безжалостно говорил:

— Самосмышленым растёт у тебя сын, и нрава гордого. Мне более по нраву Бориска Годунов, аще смиряет себя... Родителем, видно, научен и рано постиг: кто не умеет выю склонять, тот и повелевать не научится. И затейник он добрый, Бориска... Мой царевич Фёдор души в нём не чает. Бориска то игрушку ему занятную сыщет, то игру с ним затеет...

И, может быть, почувствовав огорчение своего верного боярина, царь Иван несколько умягчённо продолжал:

— Али помочь тебе невесту для сына сыскать? Я и Бориске присмотрел — старшую дочь Мал юты, Марью. А твой Фёдор — чем не молодец? И царевичам моим братом приходится. Есть у меня на примете отроковица из рода старинного бояр Морозовых... Ну да после столкуемся... А допрежь мне охота посмотреть, как они меж собой ладят — твой Фёдор и Бориска Годунов. Басманов, что стоишь? — неожиданно обратился он к опричнику. — Аль не слыхал царёва приказа? Велю тебе привести сюда Фёдора Захарьина и Бориса Годунова. А ты что, Микита, молчишь? — так же резко повернулся он к Никите Романовичу. — Или думы от меня особые имеешь?

— Государь, коли ты что надумал, то мы и подавно согласны, — произнёс Никита Романович, усиленно соображая, о какой отроковице для его сына говорит царь, но спросить не решился.

— Одолжил ты меня своим согласием, Микита, — насмешливо глянул на боярина царь. — Благодарствую и жалую тебя царской чарой. Эй, стольник, налей боярину вина!

Между тем вошли Фёдор и Борис, ступили с таким видом, словно их насильно свели вместе. Да и разные же они были — это любому бы в глаза бросилось. У Бориса сдержанные жесты, ласковое выражение восточных глаз, но в линиях узкогубого рта уже прорезывается жёсткая складка потаённого своеволия. Фёдор выше ростом, осанистее. Взор более открытый, в лице более достоинства и ума.

Оба низко поклонились царю.

— Здрав буди, царь-государь! — проговорил Фёдор, как это делали бояре.

Борис ниже выгнул шею и, чуть помедлив, молвил несколько позже:

— Да будут дни государя нашего долгими и обильными плодами радости. А я денно и нощно молю Пречистую о здоровье твоём, государь!

— То добрые слова, Борис, достойные московского боярина. И видит Бог, ты станешь им, когда придёт срок, — произнёс тронутый царь.

«Как же сказывается кровь прародителя, хоть и в далёком потомстве, — думал Никита Романович, глядя на Бориса. — Вот он, истый потомок Мурзы Чета, умевшего служить московским князьям. А ведь куда ему до моего Фёдора! Низкорослый, кривоплечий, никакого тебе величества. И в буквенном учении слаб. А поди же ты!»

Тут царь перевёл взгляд на сына своего боярина Никиты.

— А ты что, Фёдор, светишься, яко ясный месяц? Али гостинцем тебя кто одарил?

— Нет, государь. Гостинцев или каких прочих милостей я давно в глаза не видел.

Царь рассмеялся.

— Хочешь завтра пойти на царскую охоту? Мои молодцы обещали мне трёх медведей изловить. Дозволяю и тебе моей царской милостью показать свою силу. И коли Бог даст удачи, затеем на славу звериный бой.

— Благодарю, государь, за твою милость. Только ты скажи своим охотникам, дабы научили меня, как идти с рогатиной на зверя.

— Царь-государь шутить изволит. Куда тебе на зверя ходить? — заметил отец.

Царь недовольно посмотрел на боярина.

— В его-то годы меня на царство посадили.

— Государь, дозволь сказать! Ты так велик и на такой недосягаемой высоте — какому безумному придёт в голову равнять себя с тобой! Дозволь токмо уповать на твою милость!

Это произнёс Борис, поразив своей выходкой и царя, и Никиту Романовича.

— Или я не милостив к тебе, Борис? О чём ныне просишь? Или на царёву охоту взять тебя?

— Не о том моя просьба, государь... Ежели будет на то твоя милость, допусти меня в хоромы твои, когда станешь игральные фигуры на шахматной доске ставить. Дозволь поглядеть на твоё великое мастерство!

— Дозволяю, Бориска... Угоден ты мне ныне.

На лице Никиты Романовича появилась усмешка, но он вовремя погасил её, сказав, как бы одобряя слова Бориса:

— Многомудрый отрок... Многомудрый...

До конца дней будет он остерегаться выказывать хотя бы малое неодобрение Борису Годунову. Как заповедь хранил в душе своей древнее изречение: «Кто мудр, врага боится и бессильного».

В слободе знали, сколь любил царь зрелище звериного боя. Для этой цели откармливали в железных клетках медведей. В день потехи принимались их дразнить, стравливая друг с другом. Ражий детина проталкивал сквозь решётку рогатину и, возбуждая в зверях ярость, умело вызывал единоборство между ними.

Не все знали, что царь любил разнообразить потехи звериного боя, и как только ему наскучит смотреть на звериный бой из окна терема, он велит выпустить медведей на волю. Большая утеха для него — смотреть, как звери начинали кидаться на людей. Много было в такие дни увечных. И тут царь оказывал своё милосердие. Он велел выдавать пострадавшим деньги, а ежели медведь задирал кого-то насмерть — того хоронили за счёт царской казны и вписывали его имя в синодик для поминовения в ближайшем монастыре.

Легко представить себе, в каком страхе жила слобода в день царской потехи. Беда была в том, что жестокие забавы царя заставали людей врасплох. И хотя слобода давно перестала жить своим обычным порядком, тихим и мирным, какой сложился в ней со времени её основания в XIII веке, жители её никак не могли привыкнуть к переменам и оттого пребывали в вечном страхе. Многие тогда говорили, что царь держит на слобожан гнев и повинны в том шептуны, которые оплели его дурными измышлениями.