Федор Никитич. Московский Ришелье - читать онлайн книгу. Автор: Таисия Наполова cтр.№ 102

Удивительно ли, что от Москвы отпадали целые города. Богатый Ярославль, напуганный участью Ростова, сдался на выгодных для тушинцев условиях. Верная Шуйскому Тверь и наследственные владения его рода — Шуя — были разграблены мятежниками. Владимир, Углич, Вологда, даже Псков перешли в руки самозванца. На этом фоне поглотившего Русь бунта выделялись некоторые поволжские города — Казань, Нижний Новгород, Саратов — и города сибирские, не подчинившиеся новому «Димитрию».

Тушино стало как бы столицей тех десятков тысяч мятежников, кто не признавал власти законного царя, кто желал свободы совершать любые злодейства — грабить, жечь, убивать.

Зная об этом, Филарет считал царя Василия виновником несчастной судьбы отечества и видел в поляках не врагов, а возможных союзников. Он полагал, что второй Лжедимитрий с его тушинским станом станет сосредоточением мятежных сил, которые уберут царя Василия, и без того обречённого на гибель, как думал Филарет.

Но в мыслях и душе Филарета не всё было так просто и ясно. Он мучился сомнениями, страдал, вспоминая случившееся в Ростове, и его дорога в Тушино была сопряжена с муками совести.

Когда Филарета в числе пленных людей всякого чина повели в Тушино в литовской одежде, в татарской шапке на седой голове, он вначале решил, что его хотят выставить перед новым «царём» как скомороха. По лицу его потекли слёзы слабости и унижения. Но они сразу высохли, как только он подумал о судьбе несчастных, растерзанных в соборе, о судьбе поруганного и ограбленного храма. Он корил себя, что не спрятал раньше икону святого Леонтия. Он видел, как по дороге пустошили церкви и монастыри. «Не боятся Бога, злодеи, закон преступают», — шептали его губы. Он слышал словеса лживые и неправедные. Мучители хвалились добычей и своими удачами. «Господи, грешен я, вельми грешен! Пошто ты не внял моей молитве, не укрыл от сборища лукавых и множества делающих неправду!»

Филарет старался сосредоточиться на молитве, но в душу его постепенно проникал страх. Он слышал, как мятежники говорили между собой:

— Владыку-то куда гонят? Али он в чём провинился?

— Топор палача сыщет виноватого.

Дорогой к войску мятежников присоединились падкие на добычу людишки. Где-то на полдороге к ним с великим невежеством и шумом пристала целая шайка с атаманом, которого звали Федька Ворон. Он был столь свиреп с виду, что приближаться к нему остерегались даже поляки. Время от времени он постёгивал кнутом кого-нибудь из мятежников, приговаривая:

— Ивашка Жареный да Ивашка Гнутый — твои дружки.

Уста Филарета шептали молитву, когда к нему приблизился один из предводителей сапежинцев — так называли воинов Петра Сапеги — и почтительно попросил его сесть в колымагу. Филарет поблагодарил. Передок у колымаги обгорел, но кузов и колёса были целы.

Но едва Филарет устроился в углу возка, как на него роем налетели укоряющие вопросы: «Пошто не послушал воеводу Сеитова и не отошёл к Ярославлю, где русские воины держали рубеж и сидение было крепкое? И Сеитов остался бы в живых». Снова вспомнился тот безумный старик. Ведь всё получилось по его словам. Велев запереть собор, Филарет сильнее раздул огонь ярости мятежников. Или не обрёк он на смерть людей, сказав им: «Уйдёте к Ярославлю — не будет вам моего благословения»?

В душе Филарета слились угрызения неспокойной совести, покаяние и притаившееся где-то в душевных глубинах лукавство.

Не сам ли ты, Филарет, дал волю лукавому?

«Избавь, Господи, душу мою от скверны лукавства! Да взойдут в ней семена чистой правды! Просвети меня, Всеблагой, светом праведным и вразуми меня, что значил тот сон в канун беды и как понять повеление: «Иди и смотри!»? Не ныне ли пришло время исполнения Твоих пророчеств? Наказание ли, приговор ли Твой в том повелении? Да исполнится воля Твоя во всём и до конца! А я из Твоей воли не выйду!»

Молитвенное состояние души, помогало ему победить страх, который всю дорогу не покидал его. Войско мятежников, его окружавшее, напоминало шумный опасный табор. Слышны были выстрелы, брань. Неподалёку от кареты завязалась перепалка. Филарет прислушался. Один из голосов напомнил ему об Устиме:

— Глянь-ка! А сапоги у него разные!

— И верно! Один воровской, а другой — краденый, — отозвался густой голос, чем-то похожий на голос Устима.

— А ты никак Устим? Да откуда ты такой разудалый?

— А из болотца да заднего воротца.

— Оно и видно.

— Ты его не замай, — раздался голос со стороны, — его сам воевода жалует.

— Откель знаешь? Или сам о том сказывал?

— Видать, что сам выхвалялся.

— Опорком щи хлебал да к воеводе попал.

— Что ж ты пешком идёшь, коли воевода тебя жалует? Где ж твой конь?

Устим, молчавший на все насмешки, на этот раз ответил:

— Видишь гнедого в упряжке, что важную персону везёт к самому царю? Это мой конь.

Мятежники, не ожидавшие такого отклика, разом смолкли. Устим явно срезал их своим ответом, но сдаваться им не хотелось.

— Это что ещё за важная персона? Из бояр, что ли? Так мы видали их, бояр-то. Да и наш царь не жалует их.

— Это верно! Он им всем укорот дал.

— В недолгом времени все боярские вотчины нашими станут.

— Вот потеха-то будет, когда заставим их спины на нас гнуть!

— Хоть бы попробовать, какая она сладкая, жизнь боярская.

— Сказывали, Исайка-то Ляпун на боярской девке оженился, а боярин приехал да и прогнал его.

— И что тому дивиться? Допрежь надобно самих бояр со света сжить...

— Оно недаром молвится: «Красны боярские палаты, а у мужиков хаты на боку».

— И хлеба на боярском поле не заработаешь.

Филарету было и тягостно, и чуждо слышать эти разговоры, хотя и сам он, и его прародители были недругами бояр и всегда держали сторону служилого сословия. Крамола и мятеж — плохие помощники, чтобы иначе устроить жизнь. Ему захотелось потолковать с Устимом, и, когда остановились на ночлег в одном посаде, в боярской светёлке, он велел привести его к себе. В мужике, вошедшем в светёлку, трудно было узнать Устима. Зарос бородой, заматерел. Лицо почернело на солнце и ветру. Глаза недоверчивые, недобрые. Он не узнал Филарета и строго смотрел на него.

— Али не признал, Устим?

Услышав этот властный глуховатый голос, Устим вспомнил, что этому человеку верно служил в монастыре его сын и пропал из-за него. Вспоминать о той поре жизни Устиму не хотелось, ответил коротко:

— Вот теперь признал. Ты татарскую-то шапку скинь. Али по достоинству твоему боярскому басурманская шапка?

Филарет вгляделся в его лицо и тихо попросил:

— Не держи, Устим, камень за пазухой.