Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 280

Вторая особенность новой конституции, которой принадлежало фундаментальное значение, заключалась в тщательном учете при ее составлении британского политического опыта. Помимо английского законодательства с его прецедентным правом, перешедшим в юриспруденцию нового государства, речь шла о фактических функциях правительства. Все отцы-основатели США выросли в условиях британской колониальной системы, при которой депутаты выборных ассамблей отстаивали общественный интерес в споре с губернаторами, назначенными монархом. Они по английскому подобию учредили двухпалатную законодательную власть (исключив при этом какой-либо элемент наследственного права для его депутатов), служащую противовесом власти президента. Тем самым они выполнили положение английской конституционной теории через назначение монарха, пусть даже избираемого народом, руководителем исполнительного механизма правительства. Притом что в некотором ином смысле британцы располагали выборной монархией, американский ее вариант отличался от британского конституционного строя XVIII столетия, но внешне во многом его напоминал.

Отцы-основатели американского государства фактически позаимствовали совершеннейшую из всех известных им конституцию, очистили ее от пороков (как они себе их представляли) и добавили поправки, отвечавшие особенностям американских политических и социальных условий. Единственно им не удалось повторить альтернативный принцип государственного управления, имевшийся в современной им Европе в форме самодержавного абсолютизма, пусть даже в просвещенном его виде. Американцы написали конституцию для свободных людей потому, что они полагали, будто британцы тоже уже жили по нормам конституции свободного народа. Они думали так, что она не отвечала своему предназначению из-за заложенных в нее пороков и что ее использовали не по предназначению, когда пытались лишить американцев прав, которыми те тоже могли бы пользоваться в соответствии с ее принципами. С учетом всего сказанного те же принципы управления государством (но в гораздо более развитом виде) однажды должны были послужить распространению и закреплению в областях, где не останется места никаким культурным воззрениям англосаксонского мира, на котором этот мир держался.

США радикально отличались от большинства остальных существовавших тогда государств и сознательно отводились от британской конституционной модели их приверженностью принципу федерализма. Приверженность федерализму на самом деле служила фундаментальным принципом, поскольку исключительно уступки в виде сохранения независимости отдельных штатов обеспечили появление нового союза. Жители территорий, совсем недавно бывших колониями, не горели желанием учреждать новое центральное правительство, грозившее им принуждением, ничем не отличавшимся от господства правительства короля Георга III. Федеральная структура предоставила решение проблемы разнообразия – e pluribus unum («из многих единое» – девиз США). Ею к тому же во многом диктовалась форма и содержание американской политики на протяжении последующих 80 лет. Вопрос за вопросом, суть которого могла заключаться в экономике, социальной сфере или идеологии, находил свое решение по каналам продолжительных дебатов о том, что следует считать должным в отношениях между центральным правительством и отдельными штатами. Эти дебаты достигали такого накала, что их участники подходили к самой грани решения о роспуске своего Союза. В условиях федерации к тому же стимулировалось регулирование основных положений конституции, то есть укрепление авторитета Верховного суда как инструмента судебного ограничения власти президента. За пределами Союза XIX век явил образец привлекательности федерализма для народов еще многих стран, находившихся под впечатлением тогдашних достижений американцев. Федерализм рассматривался европейскими либералами как непременное средство добровольного объединения государственных образований, и британские правительства сочли его мощным подспорьем в обращении с колониальными проблемами.

Наконец, в любом выводе, даже самом лаконичном, по поводу исторического значения конституции Соединенных Штатов Америки особое внимание следует уделить ее вводным словам: «Мы народ…» (даже притом, что они явно появились случайно). Фактическое политическое устройство нескольких штатов в 1789 году ни с какими допущениями до демократического не дотягивало, зато принцип народного суверенитета закладывался в нем изначально. В каком бы виде авторы мифов конкретной исторической эпохи ни пытались его скрывать, народная воля для американцев оставалась в политике высшей арбитражной судьей. В этом видится фундаментальное отклонение от британской конституционной практики, и здесь следует искать связь с тем, как колонисты XVII века иногда представляли себе конституции. Только вот британская конституционная система правления по сути своей опиралась на давние обычаи; суверенитет короля в парламенте признавался не потому, что народ когда-то так решил, а потому, что он там признавался и никем никогда не оспаривался. Как однажды выразился великий английский историк конституционного права Фредерик Мейтленд, англичане приняли авторитет короны в качестве заместителя теории государства. Новая конституция порвала с теорией государства и всеми остальными предписывающими теориями (хотя сохранилась связь с британскими политическими взглядами, так как Джон Локк сказал в 1680-х годах, что правительства пользовались своими властными полномочиями на доверии и что народ может огорчить правительства, злоупотребившие его доверием, причем на этом основании, наряду с остальными, некоторые англичане оправдали Славную революцию).

Заимствование американцами теории демократов, считавших, что истинные свои полномочия любые правительства получают с согласия тех, кем они управляют (как это сформулировано в Декларации независимости США), считается эпохальным событием. Но решить одним махом проблемы политической власти одной только декларацией ни у кого еще не получалось. Многие американцы боялись того, куда их может завести увлечение необузданной демократией, и с самого начала занялись поиском средств ограничения хождения в своей политической системе популистского элемента. Еще одна проблема возникла из-за основных прав человека, закрепленных в конце 1789 года первыми десятью поправками к конституции США. Эти поправки, по-видимому, подлежали точно так же отмене по воле носителей народного суверенитета, как любые другие разделы американской конституции. Здесь появляется источник разногласий на будущее: американцы до сих пор никак не могут до конца решить для себя (особенно когда дело касается зарубежных стран, иногда даже своего собственного государства), заключаются ли демократические принципы в выполнении пожеланий большинства граждан или в предохранении конкретных основополагающих их прав? Тем не менее фактический выбор граждан США в пользу демократического принципа в 1787 году представляет огромную важность, и им обосновывается соображение о том, что их конституция служит определяющей вехой во всемирной истории. Многим грядущим поколениям новые Соединенные Штаты будут казаться центром притяжения людей всего мира, мечтающих о свободе. Один американец как-то назвал свою страну «последним, самым многообещающим шансом в мире». Даже сегодня, когда Америка зачастую выглядит консервативным и замкнутым на собственных интересах государством, демократический идеал, на протяжении долгого времени выставлявшийся там на всеобщее обозрение, сохраняет свою притягательность для определенной прослойки населения во многих странах, и атрибуты, возникшие в условиях тепличного развития США, не утратили своей внешней привлекательности.