Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 268

Вот вам намек на нечто, грозящее постоянно выпасть из виду в эпоху Просвещения: роль животной и нерациональной стороны человеческой натуры. Самая пророческая фигура того столетия в этом отношении и того, кто яростно спорил со многими ведущими деятелями «просвещенного» сообщества и философами, принадлежит Жан Жаку Руссо из Женевы. Его важность для истории европейской мысли заключается в страстных призывах к тому, чтобы должный вес придавался чувствам и нравственным ощущениям, одновременно оказавшимся под угрозой того, что их затмят рациональные соображения. Из-за этого он считал людей своего времени существами недоразвитыми, неполноценными и разложившимися созданиями, изуродованными под влиянием общества, ведущего их к катастрофе.

Ж.Ж. Руссо своими воззрениями оказал глубокое воздействие на европейскую культуру, иногда весьма пагубное. Он заложил во все души (и это признавали многие) новые терзания. В его трудах можно обнаружить новое отношение к религии (которое должно было ее оживить), новую психологическую одержимость человеком, которой предполагалось наводнить искусство и литературу, изобретение сентиментального подхода к природе и естественной красоте, ростки современной доктрины национализма, мирское пуританство (внедренное в мифическом видении древней Спарты) и очень многое еще что. Все эти его умозаключения вызвали и позитивные, и негативные последствия; Руссо, короче говоря, послужил ключевой фигурой в процессе создания того, что позже назвали романтизмом. В очень многом он считается новатором и часто одним из гениев. Немало он к тому же разделил с другими мыслителями. Его отвращение к разложению Просвещением общины, его представление о том, что люди были братьями и членами общественного и нравственного целого, например, получило выражение точно так же красноречиво в трудах ирландского автора Эдмунда Бёрка, который, однако, сделал совсем другие выводы. Руссо в какой-то мере выражал взгляды, начинавшие овладевать душами остальных людей, так как эпоха Просвещения прошла свою высшую точку. Тем не менее главную и особую роль Руссо в становлении романтизма никто под сомнение не ставит.

Слово «романтизм» произносится часто, причем к месту и не к месту. Его можно совершенно правомерно применять к понятиям, кажущимся диаметрально противоположными. Вскоре после 1800 года, например, некоторые люди отрицали всякую ценность прошлого и пытались избавиться от его наследия с таким же рвением, как и деятели Просвещения, а в это время другие люди упорно отстаивали существование исторически завещанных им атрибутов. И тех и других можно было назвать (и называли) романтиками хотя бы потому, что для них моральная страсть имела большее значение, чем интеллектуальный анализ. Самая ясная связь между такими антиподами лежит в новом акценте романтичной Европы на чувстве, интуиции и, прежде всего, всем естественном. Романтизм, выражения которого выглядели весьма многообразными, начинался почти всегда с некоторого возражения по поводу просвещенной мысли, будь то из-за неверия в способность науки дать ответы на все вопросы или из-за отвращения к рациональной личной выгоде. Но его истинные корни лежат гораздо глубже, в развенчании сторонниками Реформации многочисленных традиционных ценностей одной высшей ценностью искренности; было не совсем неправильно видеть в романтизме, как некоторые католические критики это считали, мирское протестантство, так как прежде всего его поборники стремились к подлинности, самореализации, честности, нравственному возвышению. К несчастью, они слишком часто делали это без оглядки на цену, которую приходилось за это платить. Великие последствия проявлялись на протяжении XIX века, обычно с болезненными результатами, а в XX веке романтизм коснется многих новых уголков мира в качестве одного из последних всплесков живости европейской культуры.

В середине XVIII века большинство людей в мире (и, вероятно, подавляющее большинство европейцев) могли все еще полагать, будто ход истории во многом продолжится своим прежним чередом. Повсеместно ощущалось огромное бремя прошлого, и часто от него невозможно было избавиться: о некоторых усилиях, предпринимавшихся в Европе по избавлению от этого бремени, уже говорилось выше, но нигде за пределами Европы не существовало даже возможности вырваться из объятий прошлого. Притом что во многих уголках мира жизнь некоторых народов начала подвергаться коренным переменам через общение с европейцами, большую часть планеты они не затронули и по большому счету мир оставался свободным от влияния реформаторских течений европейской культуры.

Обратите особое внимание на то, что в тот период истории одна только Европа, причем даже очень небольшие ее районы, существенно отличалась от остальных континентов. В остальных районах мира не наблюдалось никаких переломных моментов, с которых начинались перемены; время изменений пришло, когда европейцы, движимые новшествами, алчностью, религиозным рвением или нехваткой провианта на родине, приступили к покорению нашего мира. Уже в середине XVIII столетия среди мыслящей части европейцев стремительно распространялось осознание необходимости исторических перемен (и их собственная роль в них). В последующие полтора столетия практически повсеместно предстояли стремительные как из рога изобилия изменения, и не замечать их было очень трудно, если возможно вообще. К 1900 году все наглядно убедились в том, что в Европе и европейском мире колониальных поселений народ безвозвратно порвал многие свои связи с собственным прошлым. Больше народу стало разделять фундаментально прогрессивные воззрения на историю человечества. Смысл событий стали определять в соответствии с мифом о прогрессе, никогда прежде не подвергавшемся сомнению.

Такая же большая важность принадлежала побуждениям, поступавшим из Северной Европы и Атлантических стран, тоже направленным наружу, в деле преобразования отношений Европы с остальным миром и самих основ жизни многих его народов, как бы глубоко ни переживали и ни сопротивлялись они переменам. К концу XIX века (притом что нами выбрана весьма приблизительная и подходящая веха) для мира, где когда-то действовали культурные нормы отдельных народов, европейцы выбрали новый курс развития. Судьбой ему предназначалось продолжение и ускорение преобразования, причем вторая цель по важности не уступала первой. Человек, родившийся в 1800 году и проживший отведенный ему автором псалмов три раза по двадцать и еще десяток (70) лет, становился свидетелем таких перемен, каких не происходило за предыдущую тысячу лет. Поступь истории убыстрялась.

Как раз консолидация европейской мировой гегемонии считается главной особенностью этих изменений и одним из мощнейших моторов, придающих им движение. К 1900 году европейская цивилизация демонстрировала самые большие достижения в сфере материального производства, каких еще никогда не наблюдалось на нашей планете. Европейцы далеко не всегда соглашались в том, что следует считать в них самым важным, но мало кто из них мог отрицать, что за счет силы и влияния носители этой цивилизации установили такое свое господство над остальной частью земного шара, какого не устанавливали представители ни одной предыдущей цивилизации. Миром с тех пор правили европейцы (или их потомки). Их господство распространялось в основном на политическую сферу, включавшую прямое управление. Просторные области мира населяли европейские народы. Что же до неевропейских стран, все еще формально и политически независимых от Европы, большинству их правителей приходилось на практике прислушиваться к указаниям из Европы и мириться с вмешательством европейцев в их внутренние дела. Совсем немногим коренным народам дано было сопротивляться, и, если они это себе позволяли, европейцы часто одерживали свою деликатнейшую победу из всех возможных, так как успешное сопротивление требовало применения европейских методов борьбы. То есть их европеизация продолжалась в иной форме.