Самострелы и симуляция — это также вполне естественная реакция крестьянства на действия властей. Все же война должна быть боем, а не убоем. Характерно, что часть таких «симулянтов» не стремились к уклонению от фронта вообще, но лишь — на период поражений и отступления, когда боевые действия для русских велись вот именно по принципу убоя. Так, раненые старались задержаться в госпиталях, чтобы «пересидеть» самое тяжелое время, так как каждый понимал, что война будет идти еще долго и траншеи «никуда не уйдут». Участник войны вспоминает о госпитализированных солдатах: «…кое-кто, чтобы не попасть опять на фронт, искусственно затягивал выздоровление: сыпал на рану соль или перец, смачивал ее керосином или обкладывал горчицей, что вызывало воспаление. Некоторые получали посылки с коржами, которые приготовлялись на касторовом масле, ели их, а потом жаловались на длительное расстройство желудка, приходили к истощению».
[292] О способах военно-врачебной борьбы с симулянтами и ее результатах опять-таки прекрасно повествует Я. Гашек.
Повторимся, что это не дезертирство как таковое. Дезертир — это боец, нарушивший воинскую присягу и потому, безусловно, подлежавший тяжкому наказанию. Стремившиеся задержаться в тылу раненые — это дезориентированные и потрясенные результатами сражений люди, которые пытались несколько оттянуть момент своего возвращения в окопы. Очевидно, что любое «воспаление» или «расстройство желудка» — это не более чем временное явление. Отказа от войны как таковой, выражением чего, собственно, и является дезертирство, в массовом порядке в 1915 году не наблюдалось. Но формальная оценка была иная.
Помимо прочего, одной из главных причин падения боеспособности русских войск в 1915 году стало качество пополнений. В 1914 году, стремясь образовать мощную, максимально подготовленную массу армий вторжения, русское командование сосредоточило в Вооруженных силах всех тех людей, что когда-либо проходили военную службу. На шесть с половиной миллионов солдат, сосредоточенных в Действующей армии и тыловых гарнизонах, пришлись лишь миллион шестьсот тысяч новобранцев и ратников 1 — го разряда, не проходивших действительной воинской службы, — только каждый четвертый.
В 1915 году ввиду исчерпания обученного запаса стали призываться исключительно люди, не проходившие службы. К лету — самой тяжкой поре были призваны два миллиона триста восемьдесят тысяч человек. Летом — еще миллион триста тысяч. Все эти бойцы подлежали обучению с азов, а фронт непрерывно требовал пополнений.
Как раз такие солдаты составляли большую часть людей, сдававшихся в плен и уклонявшихся от воинской повинности. Именно потому, что эти люди никогда ранее не служили в армии, а времени на их подготовку не было. Падение воинской самодисциплины, вызванное развалом воинских подразделений и частей в ходе оборонительных операций и тяжелых отступательных боев, стало основной причиной дезертирства в 1915 году. Кроме того, нельзя забывать, что лето 1915 года — это период формирования дивизий 3-й очереди, из ополченских соединений. Формирование проводилось в период активных боевых действий, а потому у офицеров и солдат не хватало времени для необходимой спайки.
Дезертирство, как массовое явление, характерно для сводных частей, где люди не знают друг друга. Отсюда и сдачи в плен, и самострелы, и прочие проявления нежелания «идти на убой». Нет «чувства плеча»! Новые соединения еще не успевали сложиться в качестве полноценного боевого организма, в них отсутствовали необходимые элементы, превращающие вооружейных людей в отлаженный военный организм. Нехватка офицеров и унтер-офицеров — цементирующего элемента — не позволяла командованию создавать полноценные сводные части, как это удавалось немцам.
Гибель или ранение немногочисленных офицеров и унтер-офицеров приводили к развитию панических настроений, которые в случае нахождения на передовой позиции, под ударами германской тяжелой артиллерии эволюционировали в массовое намерение сдач в плен или дезертирства. Наиболее яркий пример — сдача крепости Новогеоргиевск, где несколько только что сформированных дивизий фактически отказывались выходить на боевые позиции. Как на психологию солдат этих дивизий, лишь буквально накануне собранных вместе, под руководством незнакомых командиров, подействовал обстрел снарядами тяжелой германской 420-мм артиллерии?
Командование прекрасно понимало, что балласт на передовой не нужен. Призывников сосредоточивали в тыловых гарнизонах, где вновь не хватало офицерского и унтер-офицерского состава для их обучения. Кроме того, летом 1915 года в окопах не хватало винтовок для бойцов, и совсем их не было для обучающихся в тылу призывников. Получалось, что отправлять таких солдат на фронт было незачем, а из народного хозяйства их уже вырвали.
Неудивительно, что правительство, занимавшееся преимущественно тыловыми проблемами, негодовало. Например, министр земледелия А. В. Кривошеий, соратник П. А. Столыпина и один из лучших несостоявшихся кандидатов на должность премьер-министра военного времени, во многом справедливо называл существующую систему призывов системой «сплошных поборов». По мнению Кривошеина, проводившиеся призывы людей (военное ведомство, стремясь избежать уничтожения кадров, накапливало резервы «на всякий случай») — это «реквизиции населения России для пополнения бездельничающих в тылу гарнизонов».
В своих выступлениях на заседаниях и совещаниях правительства с представителями военного ведомства министр земледелия отмечал: «Обилие разгуливающих земляков по городам, селам, железным дорогам и вообще по всему лицу земли Русской поражает мой обывательский взгляд. Невольно напрашивается вопрос: зачем изымать из населения последнюю рабочую силу, когда стоит только прибрать к рукам и рассадить по окопам всю эту толпу гуляк, которые своим присутствием еще больше деморализуют тыл?». Таким образом, русское командование оказалось перед дилеммой — либо отправлять малообученную массу на фронт, сохраняя остатки кадров, но рискуя быстрым и непродуктивным уничтожением этой массы, либо, обучая, держать ее в тылу, но тогда уже терять кадры. Разрешением принципиально не решаемой задачи стала объективная нехватка оружия — без него в траншеях делать было нечего.
Это что касается объективных причин. В области же субъективной психологии тенденция к увеличению случаев уклонения от воинской службы проявилась вследствие появления в воинском законодательстве уже основательно подзабытой карательной меры в виде наказания розгами нижних чинов по решению командиров. Именно карательный характер данного вида наказания очевиден. Н. В. Греков пишет: «…каждое массовое вооруженное противоборство характерно проявлениями предательства и дезертирства. Особенно острый характер, как свидетельствуют исторические факты, они приобрели после создания армий, сформированных на принципе всеобщей воинской повинности. От этих видов преступлений непосредственно в военный период полностью избавиться невозможно, поскольку основные элементы психологии вовлеченного в войну человека формируются еще в мирный период, а война только выявляет их. Тем более что в экстремальных условиях, какие и создает война, проявляются и лучшие, и худшие человеческие качества. Активизация последних порождает измену и дезертирство. Поэтому всякий раз низкую результативность воспитательной и профилактической работы в ходе войны приходилось компенсировать карательными мерами».
[293] В связи с нежеланием командования широко использовать практику расстрелов и был восстановлен такой паллиатив, как розги.