Я еще и ирландка, хотелось возразить мне. Но я промолчала. Вместо этого пообещала ей больше не встречаться с Мод и Констанцией и ушла к себе на квартиру.
На улице Сен-Антуан было очень тихо, но я шла домой так быстро, как только могла. Когда я переходила площадь Вогезов, отчаянно стремясь побыстрее добраться до своей комнаты, за мной никто не шел.
Какая же она старая, эта площадь. Самая старинная во всем Париже. Питер рассказывал, что площадь Вогезов когда-то называлась Королевской. Долгие столетия короли жили и умирали прямо на том месте, где я стояла сейчас. Некоторые из них гибли на поле битвы. Других убивали, причем частенько собственные родственники, желавшие захватить трон. А один из них, Генри II, веке в шестнадцатом дал себя убить во время рыцарского турнира. Не кажется ли вам, что его соперник мог бы и поаккуратнее обращаться с собственным королем? Питер сказал, что, когда англичане взяли Париж в тысяча четыреста каком-то там году, герцог Бедфорд заявил свои претензии на эту площадь и посадил тут сад. Брат его был одним из английских королей по имени Генри. История для Питера – это все, без нее он как без воздуха. Он здорово умел объяснить, что Англия всегда старалась взять верх над Францией.
Вечные традиционные враги. Вот только сейчас мадам Симон готова была примкнуть к англичанам, потому что очень боялась немцев.
Ворота парка были открыты, я дошла до центра площади Вогезов и остановилась. По чикагским меркам было не холодно, и я села на лавочку. Яркая луна отбрасывала густые тени в сводчатые галереи. В этих темных арках прятались призраки, все эти короли, королевы, герцоги с их любовницами и слугами, а также сам славный старик Виктор Гюго. А я жалела, что не стою сейчас на полоске берега у озера Мичиган, где ветер ласкает поверхность воды, а волны лобызают песок.
Вместо этого я находилась в Европе, где старые ссоры никогда не улягутся, пока кто-нибудь с кем-нибудь не развяжет войну. Что там рассказывал Питер? Ах да, жена короля, убитого на турнире, Катерина де Медичи, после его смерти сравняла все это место с землей. Разрушила тут каждое здание. Неужели этому суждено произойти снова?
Мне не хотелось иметь ничего общего с их войной. И я не должна позволить себя депортировать, потому что мне нельзя снова столкнуться лицом к лицу с Тимом и моей семьей. Если не он убьет меня, то доконают вопросы и обвинения. Генриетта была бы в восторге от моего позора. Как если бы меня доставили домой в наручниках. Нет уж. Я буду той, кого сестра Рут Эйлин называет доброй христианкой. Как там сказано в Евангелии? «В миру, но не от мира». Это обо мне. Ирландская американка в Париже, но не от Парижа.
* * *
– …Поэтому я просто не могу в этом участвовать.
После мессы в Ирландском колледже я отвела Мод и графиню наверх в библиотеку. Мы стояли рядом с полками, уставленными томами в кожаных переплетах, у дверей в маленькую комнатку, где мы работали вместе с Питером Кили.
Мод и Констанция ждали. Они стояли совсем неподвижно, эти две высокие, элегантно одетые женщины. На Мод были узкая длинная темно-красная юбка с перехватом ниже колен и туника, на Констанции – жакет из очень тонкого твида и юбка-клинка. Но при этом они обе ставили себя вне закона.
Констанция опустила свою чашку на библиотечный стол.
– Можете ничего не объяснять. Однако, Нора, вы должны молчать о Питере Кили и отце Кевине.
– Разумеется, – горячо ответила я. – Боже правый, Келли никогда не были доносчиками. Мой дедушка Патрик был фением еще тогда, когда ваши предки конфисковывали урожай у моих предков и выгоняли их с земли…
Мод шагнула в мою сторону.
– Ну и что с того? Мы же для вас по-прежнему представители дворян, которым нельзя доверять?
– Нет, нет. Я не осуждаю вас. Просто… Господи, Мод, я не хочу быть секретным агентом, работающим на Германию, да и вам шпионами быть не следовало бы.
Теперь уже и Мод с громким стуком поставила свою чашку.
– С кем это вы уже успели переговорить? С каким-то англичанином?
– Значит, вы уже предали нас? – вмешалась Констанция. – И Питера Кили заодно. Вы назвали им его имя?
«Нет, они точно помешались», – решила я.
– Ни с кем я не разговаривала, кроме одной француженки, которая убеждена, что Германия вторгнется во Францию. Не знаю, насколько она права, но я определенно не хотела бы им в этом помогать.
Мод внимательно посмотрела на меня.
– Вы понимали бы нас лучше, если бы вам когда-нибудь довелось постоять на ирландской земле и увидеть наступление весны – подснежники и примулы, маленьких ягнят на травке, желтые пятна кустов цветущего дрока, разбросанные по зеленым холмам, – задумчиво сказала она. – Вы бы почувствовали связь, любовь, которая…
Ну все, это окончательно достало меня. Это она будет читать мне лекции?!
– Только не нужно мне ничего рассказывать про любовь к Ирландии, Мод, – вскипела я. – В моих жилах течет ирландская кровь! На сто процентов!
Но Мод покачала головой.
– Кровь течет, только слишком холодная, – сказала она.
– А еще я американка, Мод. И не уверена, что вам понятно, что это означает. Нам нет дела до ваших европейских свар. Я хочу, чтобы Ирландия была свободна. Но при этом не собираюсь допустить, чтобы меня арестовали и депортировали. Возможно, вас не заботит ваша семья, но быть Келли из Бриджпорта кое-что да значит в Чикаго. И я… В общем, я не собираюсь позорить себя или моих близких.
Я покинула библиотеку и через высокие деревянные двери вышла на улицу Ирландцев. Все. Дело сделано. Наконец-то хоть что-то правильное.
Глава 12
Январь, 1914
Итак.
В моей жизни больше не было ни Мод Гонн, ни графини. В тот понедельник я возвратилась к мадам Симон и доложила, что следую ее совету. Она снова завела разговор об Эльзасе и revanche, а я произнесла свою речь под названием «Я – американка». На всякий случай я проверила перевод слова revanche, которое, по-моему, должно было означать реванш, то есть месть. В моем словаре для него было еще одно значение – ответный матч, как в футболе. Господи Иисусе, игра. Все это просто игра. А Мод и Констанция увязли в ней по уши. Что ж, только не я. Это их дело.
Я подозревала, что отец Кевин дал Мод мой адрес, потому что через неделю она постучала ко мне в дверь. На этот раз она была одна. Ни Барри, ни Констанции. У меня мелькнула мысль просто не пустить ее. Но в коридоре было очень холодно, а у меня за спиной пылал очаг, греющий комнату. Мод кашляла, содрогаясь всем телом, и вообще выглядела неважно. Она, конечно, по-прежнему была красива: ее высокие скулы и золотисто-карие глаза никуда не делись. Но она побледнела, исхудала и… не знаю… истощилась.
– Проходите, проходите, – торопливо сказала я и приготовила нам чай.
Мод села у огня и, прихлебывая из моей лучшей фарфоровой чашки, оглянулась по сторонам.