Очередной громовой раскат гулко прозвучал под сводом подземного зала, переплетаясь с паническими воплями его растревоженных обитателей. Картонная стенка, отгораживающая уголок Летописца, не выдержала напора чьей-то бесцеремонной руки и рухнула, рассыпавшись, словно карточный домик. Испуганно моргающий и ничего не понимающий спросонья старик робко взирал на представшего перед ним человека, комкая край потертого пледа и беззвучно разевая рот. Дерзкий пришелец, ведущий себя с хозяйской непосредственностью, шагнул к дивану и схватил Силыча за грудки, обдавая жаром вонючего дыхания с резким запахом псины.
— Где они? — требовательно выдохнул мужчина, наклоняясь ниже и заглядывая старику прямо в глаза. — Куда они пошли?
Летописец внутренне содрогнулся, сразу подметив и нечеловеческие зрачки незнакомца, и его густые каштановые волосы, длинными бакенбардами переходящие на скулы, и сильные, покрытые бурой шерстью запястья.
— Ну? — нетерпеливо рыкнул мужчина, приставляя к виску бомжа дуло пистолета. — Ты хочешь жить, животное?
— Я не животное! — твердо ответил Летописец, чуть запоздало догадавшись, кто именно находится перед ним, но при этом не испытывая ни капли страха, а лишь гадливость и отвращение. — Меня предупреждали о тех, кто станет преследовать королеву. Можешь меня убить, но я не скажу тебе ничего, потому что я человек, в отличие от тебя, пес смердящий!
Пришелец гортанно расхохотался, к ужасу Летописца угрожающе посверкивая внезапно удлинившимися клыками. По лицу шатена прошла волна судороги, уши заострились, челюсти начали вытягиваться вперед, но усилием воли он успешно остановил едва набирающую темп трансформацию, возвращая себе прежний человеческий облик.
— А тебя не предупреждали о плачевных последствиях встречи со мной? — иронизировал полузверь, перемещая ладонь на горло старика. — Скажи мне, куда они ушли, и я подарю тебе милость безболезненной смерти. А иначе ты быстро пожалеешь о необдуманно проявленном упорстве, ибо познаешь мучения, способные сломить и более крепких, чем ты, людей…
— Ничего я тебе не скажу! — придушенно просипел Силыч, удивляясь собственной смелости. — Тебе ее не догнать.
Из-за спины звероподобного шатена выступили еще трое мужчин, одетых в камуфляжную форму и сжимающих в руках автоматы. Они напомнили старику матрешек — настолько однотипными казались их лица, грубые и равнодушные, словно вырубленные из гранита, с узенькими лбами прирожденных, привыкших не рассуждать убийц, с тяжелыми квадратными подбородками. «Не русские», — мгновенно понял Силыч, подметив явное сходство сопровождающих шатена боевиков с пленными немцами, виденными им когда-то давным-давно. Один из мордоворотов вскинул автомат к потолку и дал короткую очередь, ранее принятую стариком за громовые раскаты.
— По бродягам стреляй! — безжалостно приказал шатен.
С захолонувшим сердцем Силыч наблюдал, как автоматчики беспощадно выкашивают его не успевших разбежаться собратьев, а бетонный пол подвала покрывался лужами свежей дымящейся крови.
— Говори! — продолжал требовать пришелец, крепче сжимая пальцы. — Или…
— Нет! — упрямо шептал старик, превозмогая разливающийся в голове звон, вызванный все нарастающим удушьем.
— Стас! — Громкий крик донесся с противоположной стороны подземелья. — Кончай эту падаль без промедления, я нашел открытую дверь. Они ушли туда… — Невидимый отсюда мужчина говорил с сильным иностранным акцентом, произнося русские слова слишком отрывисто и проглатывая мягкие согласные звуки.
Названный Стасом мужчина чертыхнулся, умело сдавил пальцы, одним движением вывихивая Летописцу гортань, и бросил его на диван так небрежно, будто он сейчас и не человека убил вовсе, а просто раздавил никчемное старое насекомое. Мутная слезинка вытекла из правого глаза беспомощного старика, напоминая каплю смолы, выступившую на начавшей мироточить иконе, а полузверь ушел, не оглядываясь, предоставив профессору последнее право в жизни — медленно умирать, корчиться от боли, хрипеть изуродованным горлом и захлебываться пузырящейся на губах пеной. Сытые жестокие хищники просто убивают ради собственного удовольствия, стремясь причинить безответной жертве максимальные страдания, ибо милосердие зверям неведомо…
Милосердие всегда было, есть и навечно останется той наиглавнейшей чертой человеческой души, которая единственно способна настроить нас на проявление жалости и подвигнуть на оказание помощи любому попавшему в тяжелую ситуацию существу. Безвозмездная, идущая от чистого сердца потребность защитить слабого и поддержать страждущего является истинной сутью милосердия, тем самым, что и отличает человека от животного.
Торопливый топот жестоких пришельцев еще замирал вдалеке, когда в залитое кровью помещение беззвучно проскользнула высокая мужская фигура, облаченная во все белое. Новый посетитель небрежно откинул за плечо копну длинных серебристых волос и, сочувственно вздыхая, переходил от трупа к трупу, напрасно прикладывая пальцы к их шеям в надежде ощутить биение пульса. Все подземные обитатели оказались мертвы…
Внезапно до его острого слуха долетел едва различимый хрип. Светловолосый удивленно прислушался, а затем молнией метнулся к отдаленной нише, отгороженной неряшливым развалом картонных коробок. На продавленном диване в конвульсиях корчился седобородый старик, закатывая глаза и из последних сил хватаясь за свое горло. Добросердечный посетитель мягко отвел слабые морщинистые пальцы Летописца, с первого взгляда оценил нанесенную ему травму и двумя искусными нажатиями вправил на место хрящ гортани старика, восстанавливая нарушенное дыхание. А потом произвел несколько надавливаний на его грудину, запуская почти остановившееся сердце. Старик забулькал горлом, облегченно вздохнул и открыл глаза.
— Так-то оно лучше, отец. — Незнакомец заботливо приподнял Силыча, укладывая поудобнее. — Еще пара секунд промедления, и ты бы уже стучался во врата рая…
Старик признательно хлопал глазами, будучи пока еще слишком слабым для разговоров.
— Это тебя быстро на ноги поставит. — Светловолосый извлек из кармана своего белого плаща плоский флакон с дорогим коньяком и поднес к губам старика, принуждая сделать глоток.
Силыч глотнул, закашлялся и витиевато выругался вполголоса, недобрым словом поминая своего мучителя, на что его спаситель лишь весело рассмеялся и ободряюще похлопал Летописца по спине.
— Лечись, отец, и живи еще сто лет. — Он поставил коньяк возле дивана, а затем вытащил несколько крупных денежных купюр и вложил их в дрогнувшую ладонь старика. — На здоровье! — Он подмигнул, показав выразительным жестом: «Не нужно меня благодарить!»
— Ты, поди, ангел-хранитель какой али сам святой Лука — покровитель бедняков! — умильно просипел Летописец, смаргивая повисшие на ресницах слезы. — Весь в белом, говоришь по-нашему хорошо, но с иноземным пришепетыванием, на боку — меч…
— Ну уж нет, отец, ты мне нимб не пририсовывай! — еще пуще развеселился гость. — Родители нарекли меня Рейном, а жизнь дала прозвище Изгой! И не ангел я вовсе, а скорее — демон!