– Мы еще не пришли?
– Куда?
– К Лесному домику.
– Ах, да… я и забыл уж, за разговорами… Пришли: вот он, прямо перед вами!
– Постучите же скорее, прошу вас… так как… я не могу… Мне кажется… настал мой… последний час… Господи, сжалься надо мной!..
С этими словами нищенка вдруг упала наземь. Матиас Бержо несколько секунд смотрел на нее, не зная что делать, но затем решительно направился к обиталищу Жерома Бриона – уединенному домику, спрятавшемуся среди деревьев.
Хотя было еще не слишком поздно, двери и ставни этого жилища были закрыты, герметично закрыты: ни единого луча света не проникало в него снаружи, изнутри не доносилось ни единого звука!
«Неужели они все уже легли?» – подумал виноградарь. Он громко постучал в дверь. Никакого ответа не последовало. Матиас Бержо постучал снова.
Наконец, через несколько секунд, послышался голос Жерома Бриона:
– Кто там?
– Друг, Матиас Бержо, открывайте… открывайте скорее! Я привел к вам бедную больную женщину!
Дверь отворилась, и на пороге показались Жером Брион и его сын Альбер.
– Где эта бедная женщина?
– Вот тут, на земле… она, кажется, умирает.
– Но кто она такая?
– Да я и сам знаю не больше вашего! Хотя нет: я знаю – с ее собственных слов, – что она идет в Рим… делая четыре шага вперед и два назад… чтобы увидеть папу… дала зарок… Вышла из Парижа три месяца тому назад… В Монтеньяре, вроде бы ей сказали, что Лесной домик – этакий дом милосердия… Такие вот дела.
Объяснения Матиаса Бержо были не очень понятными, но их тем не менее хватило для того, чтобы Жером Брион и его сын поняли, какая возможность совершить добрый поступок им представилась.
– Зови мать и сестер, малыш, – сказал Жером Альберу и, повернувшись к виноградарю, добавил: – А ты помоги мне.
Двое крестьян направились к телу нищенки, которое осторожно затем подняли и перенесли в дом, в маленький зал, освещенный лампой, где уложили на диван.
Женевьева Брион и Луизон и Антуанетта, две ее дочери, столпились вокруг незнакомки, стараясь привести ее в чувство, – кто смачивал ей виски холодной водой, кто расстегивал одежду, дабы облегчить дыхание.
То была женщина лет пятидесяти с лишним, с седыми, абсолютно седыми волосами и глубокими морщинами по всему лицу. Должно быть, когда-то в молодости она была очень красива; ее рука, маленькая и худая, все еще сохраняла изысканность формы.
– Боже мой, матушка, вы только взгляните! – воскликнула вдруг Луизон. – Бедняжка! Да у нее все ноги в крови! О, какой ужас… Можно подумать, по терновнику ходила.
Действительно, на ногах незнакомки – после того как с них сняли тяжелые башмаки – со всех сторон обнаружились глубокие раны.
Женевьева и Антуанетта, и даже Жером Брион с Альбером, на крик ужаса, изданный Луизон при виде этих ран, ответили аналогичным возгласом.
– Это следствие зарока, данного этой несчастной! – пояснил Матиас Бержо. – И все равно, так страдать в искупление грехов – это уж слишком!.. Вот ведь какая совестливая!
Если бы кто приподнял веки путницы – с виду потерявшей сознание – в тот момент, когда виноградарь высказывал свое мнение, скорее рассудительное, нежели милосердное, относительно ее совестливости, он бы, несомненно, содрогнулся, увидев, какой огонь пылает в ее глазах. Огонь гнева и ярости, вызванный рассуждениями какого-то деревенщины. Стало быть, путница отнюдь не потеряла сознание: она слышала, что говорилось в комнате, и безмолвно злилась.
К тому же читателя, который – мы в этом даже не сомневаемся – уже догадался, какая личность скрывается под жалкими одеждами набожной странницы, направлявшейся через Ла Мюр к итальянской границе, отнюдь не удивила бы эта раздражительность, во всех отношениях соответствовавшая характеру Тофаны.
Так почему бы нам сразу не назвать по имени эту женщину, за счет хитрости попавшую в дом Жерома Бриона?
Дом, в котором проживала Бланш де Ла Мюр, жена графа Филиппа де Гастина.
Да, этой женщиной была Тофана.
Глава XI. Где Тофана пьет молоко и испытывает живейшее удовольствие
Этой женщиной была Тофана, которая, дабы сделаться неузнаваемой, без раздумий пожертвовала остатками – все еще прелестными – молодости и красоты. Тофана, которая за несколько часов при помощи едких и обесцвечивающих веществ превратилась в безобразную старуху.
Старой ее делали седые волосы; безобразной – многочисленные морщины. Наконец, дабы всецело войти в роль, которую она намеревалась играть, Тофана не остановилась даже перед нанесением себе физических увечий, потому что раны на ее ногах были делом ее же рук.
Сама о том не догадываясь, Луизон была права, когда воскликнула: «Такое впечатление, что она шла по колючкам!». Тофана действительно умышленно и добровольно босой прошла через колючие кустарники и каменистые горные тропы Монтеньяра – разве не нуждалась она в том, чтобы над ней сжалились?
Поэтому замечание Матиаса Бержо, пусть и казавшееся весьма здравым, на семейство Брионов не произвело ровным счетом никакого впечатления.
– Кто бы ни была эта женщина, чем бы она себя ни попрекала, – ответил Жером, – она несчастна, больна, поэтому наш, честных христиан, долг – облегчить ее страдания как телесные, так и душевные. Спасибо тебе, Матиас, за то, что привел ее к нам.
– Да ладно, чего уж там! Если кого и благодарить, то жителей Монтеньяра, которые и подсказали мне, что эта женщина сможет обрести приют в вашем доме.
– Мы и их поблагодарим, не волнуйся. Спокойной ночи, Матиас!
«Ба! – думал виноградарь, удаляясь. – Похоже, благодаря этой Барышне, у Брионов теперь денег – куры не клюют. Радуются тому, что других бы повергло в тоску! На их месте, наверное, и я бы не отказался позаботиться об этой старухе».
Тот еще был завистник, этот господин Матиас Бержо! Теперь понятно, почему Барышня отказала ему в пяти экю на покупку осла.
Едва виноградарь ушел, Тофана тяжело вздохнула и открыла глаза.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Женевьева, склонившись над ней.
Тофана сделала вид, что постепенно приходит в себя и, придав голосу растроганные интонации, ответила:
– Лучше, гораздо лучше! Но я вас обеспокоила, отяготила… простите меня!
Она попыталась приподняться.
– Мне хватит и небольшого уголка на вашем гумне, пучка соломы, – продолжала она.
– Ну-ну, не беспокойтесь, – произнес Жером. – Вас разместят там, где нужно. Жаль только – мы как раз с сыном об этом говорили, что сейчас в деревне нет одного нашего старого друга, который немного сведущ в медицине, а то бы он быстро вылечил ваши ноги.