– И мое появление застало вас врасплох. Мне очень жаль…
– Жаль!.. Да вы никак шутите? Разве я вас не ждала, друг мой? Разве вы не видите, как я рада, очень рада вашему приходу? Но пойдемте, прошу вас, пойдемте. Под этими деревьями задохнуться можно!
Тофана вся дрожала, как в лихорадке, и быстро потащила за собой Филиппа. Дойдя до лужайки, что простиралась перед домом, она вздохнула свободнее, а когда вступила в зал, приготовленный для ужина, волнение ее совсем улеглось; она уверила себя, что стала жертвой некой галлюцинации.
Сорок свеч, расставленных по канделябрам, ярко освещали комнату.
– Ого! – весело воскликнул Филипп. – Да вы, похоже, немало поистратилась на мой прием!
– И вы сердитесь на меня за это? – спросила Тофана с улыбкой.
Они сели за стол. Тартаро, важный и серьезный, каким и подобает быть стольнику, прислуживающему знатной особе, начал подавать кушанья и наливать вино.
Сперва разговор касался незначительных тем: графиня расспрашивала шевалье Базаччо о его парижских удовольствиях, последнем придворном бале, его отношениях с придворными вельможами.
– Кстати, графиня, – спросил Филипп, – полагаю, вы навестили этого бедного графа Лоренцано?
Тофана слегка покраснела. Ей совестно было признаться, что в течение последних трех дней она не посвятила ни единой минуты человеку – тяжело больному, – которого называла другом.
– Нет, шевалье, – ответила она наконец, – я была крайне занята все это время и не могла. Но маркиз Альбрицци, конечно же, был у него?
– Разумеется. Не далее как вчера.
– И графу не легче?
– Ничуть! Вероятно, он уже не выкарабкается.
– Бедный граф!.. Тартаро!
– Госпожа графиня?
– Оставьте нас теперь. Если вы нам понадобитесь, я позвоню.
Тартаро почтительно поклонился и ушел, тщательно затворив за собой дверь гостиной. Тофана становилась все более и более оживленной. Сверкание свечей, пары испанских вин начисто изгнали из ее мыслей неприятное впечатление, произведенное странным инцидентом.
Она встала и, пересев на диван, одарила Филиппа задорной улыбкой.
– Не угодно ли вам будет сесть рядом со мной, шевалье? – предложила она.
– Как скажете, графиня!
– Граф Лоренцано обречен на смерть. Я чрезвычайно этим опечалена, но…
– Но мы одни… и… вы прекрасны!.. Вы правы!.. Оставим же Лоренцано умирать и будем жить сами… чтобы любить!
С этими словами Филипп обнял графиню за талию.
– Любить! – пробормотала она. – Но вы ведь не можете любить меня… О, я еще хорошо помню, как вы сказали, что ваше сердце больше не свободно! К тому же подумайте о той разнице в возрасте, что существует между нами. С моей стороны, было бы безумием надеяться на вашу любовь. Я буду вам другом, не более… Преданным другом, слышите, Карло?.. Оставьте же, оставьте!.. Оставь!.. О, отпусти меня, умоляю!.. Я так стара…
– Ты прелестна!
– Сколько вам лет? Двадцать четыре, максимум двадцать пять лет, тогда как мне уже сорок… И потом, даже если бы ты мог… увлечься мною… я ревнива… ужасно ревнива… Возможно, со мной ты бы был несчастен… Я бы извела тебя своими придирками.
– Мы можем попытаться…
– Попытаться!.. Какой ребенок!.. Нет! Нет!.. Довольно! Довольно!.. Твои поцелуи сведут меня с ума… А я поклялась быть благоразумной.
– Поклялись? И кому же?
– Карло!..
Он прижимал ее, опьяненную вином и желанием, к своей груди. Она делала вид, что сопротивляется, но в действительности хотела лишь одного – чтобы он продолжал целовать ее и дальше.
Филиппу все труднее было играть свою роль. Внезапно, без какой-либо видимой причины, свечи начали гаснуть, пока наконец комната не погрузилась в полутьму.
Даже пребывая в состоянии сладострастного исступления, Тофана не могла не заметить этого изменения.
– Что бы это значило? – спросила она, вцепившись в руку молодого человека.
– Что – это? – спросил он с изумительно разыгранным хладнокровием.
– Эти свечи…
– А что с ними?
– Разве вы не видите, что они почти погасли?
Филипп взглянул в сторону стола и самым естественным голосом промолвил:
– Да что это с вами? Они горят столь же ярко, как и прежде.
– Вы смеетесь надо мной? – воскликнула Тофана. – Неужели вы не замечаете никакой разницы в их свечении?
– Ни малейшей!
– Стало быть, я слепая?!
Филипп небрежно пожал плечами.
– Вы не слепы, дорогая графиня; просто ваши нервы расстроены. Бывают дни, когда все мы не можем совладать с нашими ощущениями.
– Как! Вы не желаете признать, что эта комната погрузилась едва ли не в кромешную тьму? Не желаете признать, что эти свечи вот-вот совершенно потухнут?
– Определенно не желаю, так как вижу, что они горят так же ярко, как и раньше!
Тофана вскочила и схватила один из канделябров, с виду – на две трети потухший. Свечение вновь стало ярким, ослепляющим.
Великая Отравительница застыла в оцепенении.
«Что за колдовство?» – подумала она.
И, словно в ответ на это мысленное восклицание, рассудок сказал ей: «Но ты ведь не веришь в колдовство, не веришь в оккультные науки! Почему же сейчас готова признать их силу?»
– Ах! – прошептала несчастная женщина, закрыв лицо ладонями в приступе глухой ярости. – Решительно, я схожу с ума!
К ней, с все той же улыбкой на губах, подошел Филипп. Единственное удивление, отражавшееся на его лице, казалось, было вызвано поведением спутницы.
– Ну как, – промолвил он нежным тоном, – вам уже лучше, дорогая графиня? Боже мой, как вы бледны! Хотите, я схожу за врачом?
Она вновь окинула его блуждающим взглядом.
Затем, огромным усилием воли переборов волнение, сказала:
– Нет, мой друг! Я в порядке. Не нужно врача. Вы были правы, мой друг: бывают дни, когда все мы не можем совладать с нашими ощущениями. Вероятно, именно это со мной сегодня и случилось. Но все прошло! Поверьте мне, дорогой Карло, мне стыдно за все те глупости, которые я делала и говорила пару минут назад! За ваше здоровье, мой прекрасный шевалье! За нашу долголетнюю дружбу!
– Нет, прелестная графиня, не за дружбу, а за любовь нашу.
– За нашу любовь… Вы все еще на этом настаиваете?
– Конечно! И всеми силами!
– Что ж, будь же по-вашему! Действительно, зачем я обманываю саму себя?.. Я люблю тебя, Карло!.. Люблю всей душой!.. И я буду твоя, только твоя… вопреки всем демонам преисподней! Выпьем же за нашу любовь, дорогой Карло! Ха-ха!.. Демоны!.. Пусть только попробуют мне помешать отпить глоток этого, столь же сладкого, как вкус твоих губ, вина!