…В нашей семье навсегда осталась память о страшном июле 1942 года. На обочинах дорог валялись раненые и убитые. Умирающие умоляли проходящих, добить их. Над степью стоял смрад разлагающихся от жара тел. Всюду царила смерть. А где-то невдалеке гремел несмолкаемый бой, там отбивались от наседавшего врага последние отряды прикрытия, те, кому не оставалось шанса даже на плен.
Дед Степан забежал домой изможденный в выцветшей и просоленной от пота гимнастерке.
— Собирай детей! — прокричал с порога бабушке. — Уходим на Херсонес! Там подходят транспорта! Будем эвакуироваться!
— Нет, — сказала бабушка, не раз видевшая своими глазами, как прямо у берега тонули суда со страшно кричащими беженцами. — Мы никуда не поедем! Посмотри, что твориться на море!
— Ну что ж, — помолчав, сказал дед. — Остаемся дома. Будь, что будет!
Деда Степана схватили прямо во дворе. Ворвавшиеся в дом немцы расстреляли автоматной очередью, бросившуюся было на них, собаку. Мама, тогда еще шестилетняя девочка, запомнила, что выглядели немцы так, как запечатлела их история: с засученными рукавами и автоматами у живота, с гортанными воплями и дикой злобой ко всему живому… Под крики бабушки дедушку долго били прикладами, вымещая свой долгий страх, а затем погнали куда-то под дулами автоматов. Впереди у деда Степана был плен и концентрационный лагерь… Ему удалось уцелеть в этом аду. Позднее он сотрудничал с партизанами, а после освобождения Крыма ушел с армией на запад, дошел пулеметчиком до Вены и вернулся домой только после победы. Потом до конца своих дней работал боцманом, много плавал.
Сейчас, читая многочисленные «откровения» о той войне, может сложиться впечатления, что всех, кто побывал в фашистском плену, неминуемо ждал последующий лагерь уже на своей земле. Это ложь! В этом я убедился на примере своего родного деда. Никто и никогда не собирался упечь его за решетку, никто и никогда не таскал его ни в какие НКВД и КГБ. Доблесть защитников Севастополя была столь очевидной, что их никто и никогда не преследовал.
Дед Степан умер ровно в шестьдесят, едва выйдя на пенсию. За какой-то месяц сгорел от саркомы. Дедушку я помню смутно, помню, как летом катал он меня на ялике по бухте, как вечерами мы ходили с ним в соседний двор, где он забивал «козла» с такими же старыми моряками. А я, тихо сидя в углу, слушал их нескончаемые разговоры о войне.
Многим больше деда Степана прожил его младший брат дед Витя. Во время севастопольской обороны он был снайпером в знаменитой 25-й Чапаевской дивизии. Помню, что еще мальчишкой я все допытывался у него: «Дед Вить, сколько фашистов ты убил?» На это дед Витя всегда задумывался, а потом отвечал: «Четверых, так это уж точно, а больше не знаю. Они же в свои окопы падали, поди выясни!» Деда Витю спасла бабушка. Он каким-то чудом сумел раненым приползти в наш дом. Везде уже хозяйничали немцы. В его ранах копошились черви, и бабушка вычищала их как могла. А через несколько дней фашисты схватили и деда Витю.
Из воспоминаний деда Вити: «Немцы, когда ворвались в Севастополь, были злы страшно. Расстреливали направо налево. Почему — понятно! Им от нас тоже досталось хорошо! Затем, когда нас уже пленными гнали, они смеялись: „Дураки вы Иваны! Вам надо было еще два дня продержаться. Нам уже приказ дали: два дня штурм, а затем, если не получиться, делать такую же осаду как в Ленинграде!“ А куда было нам держаться! Все начальство нас бросило и бежало. Не правда, что у нас мало было боеприпасов, все у нас было. Командиров не было. Если б начальники не разбежались, мы бы города не сдали…»
Разумеется, кому-то мнение рядового участника обороны покажется не серьезным, но для меня оно исчерпывающее, ибо дед Витя не бежал из Севастополя, как иные, а остался в нем до конца и видел то, чего не видели многие. Только сегодня документальные источники подтвердят, что старый солдат говорил истинную правду…
После войны дед Витя ни разу не был, ни на каких ветеранских сборах, не было у него и никаких наград, про войну тоже вспоминать особо не любил. Единственное, что принес с войны — каску, да и ту приспособил под миску своему псу. А незадолго до смерти дед Витя затосковал: «Не надо мне никаких льгот и пенсий, хочу лишь, чтобы люди знали, что хоронят защитника Севастополя. Я в этом городе родился, за него воевал, здесь и умру…»
Увы, подтвердить документально службу деда Вити в Чапаевской дивизии нам так и не удалось. Весь дивизионный архив, как и сама дивизия навсегда остались в Севастополе. Хотели, было найти свидетелей, но не нашлось и их. Остались свидетели в земле от Мекензевых гор до мыса Херсонес. И все же, провожая деда Витю в его последний путь, собравшиеся помянули его, как защитника Севастополя, исполнив просьбу старого солдата.
В дни обороны города в нем был писатель Евгений Петров, тот самый — автор и создатель бессмертного Остапа Бендера. Потрясенный увиденным, он написал: «87 лет назад каждый месяц обороны был приравнен к году, то теперь к году должен быть приравнен каждый день. Сила и густота огня, который обрушивает на Севастополь неприятель, превосходит все, что знала до сих пор военная история… Города почти нет. Нет больше Севастополя с его акациями и каштанами, чистенькими тенистыми улицами, парками, небольшими светлыми домиками с железными балкончиками. Он разрушен. Но есть другой, главный Севастополь — город адмирала Нахимова и матроса Кошки, хирурга Пирогова и матросской дочери Даши. Сейчас этот город моряков и красноармейцев, из которых просто невозможно кого-либо выделить, поскольку все они герои…»
Мир застыл ошеломленный новым подвигом Священного города. Американская «Нью-Йорк Таймс»: «Оборона Севастополя… была великолепным событием в мировой истории. Теперь мы понимаем, что после Севастополя Москва и Сталинград не могли пасть и что сила русского народа, в конечном счете, добьется победы. Оборона Севастополя — это достижение духа советского народа, духа, проявившегося в горячей ненависти к врагу и в страстной любви к самому маленькому камню, лежавшему на русской земле…»
Английская «Таймс»: «Мы отдаем должное блестящему вкладу в общее дело, сделанному Севастополем. Севастополь стал синонимом безграничного мужества, его оборона безжалостно смешала германские планы. В течение длительного времени Севастополь возвышался как меч, острие которого было направлено против захватчиков».
Даже фашистская печать, вынуждена была, сквозь зубы, признать подвиг Священного города: «Германская армия натолкнулась под Севастополем на героический отпор. Город оказался неприступной крепостью, осада которой не предусматривалась».
Летом 1997 года я посетил самое печальное и трагическое место севастопольской земли — мыс Херсонес. Именно там разыгрались когда-то последние акты обороны. Мыс Херсонес — последний отчаянный рубеж обороны Севастополя, за которым было уже только море. Мой старший товарищ, участник обороны Севастополя моряк и поэт Григорий Поженян написал о страшных и героических последних днях обороны проникновенные строки:
…А он горел, и отступала мгла
От Херсонеса и до равелина.
И тень его пожаров над Берлином
Уже тогда пророчеством легла.
…Был уже вечер, и наша машина долго петляла по размытой дождем дороге. Вместе с друзьями и детьми мы ехали на знаменитую 35-ю батарею. Я не был на мысе уже много лет и ожидал увидеть там что угодно, но увиденное все же потрясло меня. Первым попавшим нам на глаза памятником был огромный металлический крест… в память погибшим немцам! Готическая надпись значила, что является этот крест памятником примирения!!? Не знаю, может быть, и вправду пришло время иных оценок каких-то событий минувшего, но только не прощения захватчикам, да еще столь вызывающе кощунственно воздвигнутого на костях убитых ими людей…