Ной посмотрел на массивные золотые часы «Павел Буре» с откидной крышкой и золотой витой цепочкой: было без нескольких минут семь. По январю – ночь.
– Надумали? Починай, Иван Тимофеевич.
Крыслов прямится, оглядывается:
– Почему с меня? Как по старшинству – Сазонов пущай.
– Гутарь, Михаил Власыч.
– А што я? – просыпается Сазонов. – Какое мое старшинство? Председатель всему голова.
– Потому и спрашиваю как председатель. Придет сотник – ответ надо дать.
Молчат. Прячут глаза за частоколом ресниц, и как будто не с них спрос.
– Два часа преем. Сколь можно думать?
– Не шутейное дело!
– Влезем по пояс, а потом и по горло.
– Опосля как будет, если дело не выгорит? – щурится Павлов.
– Поминки дома справят, вот как будет опосля, – ворочается Ной на стуле – припекло от печки, отодвигается вместе со стулом. – Гутарьте! Не на мирный майдан сошлись.
– Пущай бы штаб с командиром.
– Штаб переложил на нас, как на комитет.
– Дык двух комитетчиков от солдат полка нету, – вспомнил Павлов, лишь бы оттянуть время. – Мы за казаков – само собой, а полк-то сводный. Половина на половину. Куда два батальона попрут?
– Без серой суконки тошно, – ворчнул Крыслов. – Мы ж договорились без них обсудить. По мне так: вроде бы приспело, а? Если в самом Петрограде два полка шатаются да еще артбригада, которая сейчас в Гатчине, да наш полк, да из Пскова подойдут две дивизии, как там ни суди – сила!..
Ной внимательно выслушал Ивана Тимофеевича, наклоняя голову то к правому, то к левому плечу.
– За восстание ты или против? – спросил.
– А при чем тут я-то? Не одной башкой решать!
– А если поддержка не подоспеет из Пскова? И петроградские полки замешкаются? – спрашивает Сазонов, что-то соображая. – Тогда как будет?
– Всякому по Якову! – отрубил Ной. – Трех месяцев не прошло после мятежа генерала Краснова. Донцы шли! Отборное войско. Растрепали в пух-прах, а теперь новое восстание. Соображайте! Сами казаков шуруете: прикончить надо большевиков и так далее.
– Все едино не жить нам с большевиками! – зло сказал Крыслов, задиристый, что бойцовый петух. – Они ж наскрозь из суконки и мазутчиков, которым казаки с испокон века плетей всыпали. Али помилуют нас, когда укрепятся? У!
Заговорили, перебивая друг друга, и все в один голос: с большевиками в мире и согласии не жить.
– Стал быть, решили восставать? Подымайте руки!
Молчание. Рук не подняли. Сидят, посапывают, не глядя друг на друга.
Ной оглянулся на своего ординарца:
– Может, ты, Александр Свиридыч, решишь за нас?
– А што, Ной Василич? Моментом! Токо не в комитете я.
Крыслов ожил:
– Даем тебе право – решай!
Санька подкинул ребром ладони чернущий ус:
– По мне так: бежать надо отселева без оглядки! Из Гатчины – до Вятчины, а там через Урал в Сибирь, к себе домой. Вот и весь мой сказ. Пущай большевики сами по себе, а мы сами по себе. Нам с ними ни детей крестить, ни иордань святить. Пропади они пропадом!
– Что правда, то правда! – поддакнул Сазонов.
– В самом деле, чево мы тут прикипели, в Гатчине? – удивился Павлов, будто только что узнал, где он находится. – Со всех фронтов солдатня прет домой, а казаки и кавалерия – давным-давно с бабами постели мнут. Чего нам-то ждать?
– Шутейный разговор слышу! – остановил Ной. – А теперь скажу так: приспел час посмотреть нам на самих себя, какие мы есть спереду и сзаду.
Комитетчики ждут. Интересно, какие же они с этих сторон?
Председатель продолжает:
– Какие мы есть спереду? Красные, как вроде клюквы или той брусники. Али не мы подняли оружие за Советы и за большевиков, когда нас пригнали в Петроград по приказу временных? Али не наши две сотни щипали донских казаков Краснова под Пулковом? Такие мы есть спереду.
Комитетчики шумно вздохнули. Эко разложил их председатель! А ведь в самом деле так оно и есть – клюква…
– Теперь глянем, какие мы есть сзаду? Каждодневно шипим и дуемся на большевиков, которых мы же сами защищали. Слушаемся разных серых и офицерам поддакиваем, гнем линию к восстанию. Так или нет? С центром тайную связь держим. Так или нет? Какие же мы есть сзаду? Белые. Только погонушки навешать – и сготовились. А разве не наскрозь белый наш выборный командир Дальчевский? Али он запамятовал, что он есть полковник и должен быть при погонах с двумя просветами? Хэ! Он на свои карточки денно и нощно глядит! Там-то он припечатан в парадных погонах. Зовется эсером, а што это обозначает? Каким бывает туман, видели?
– Дак серый! – подсказал Санька.
– То и есть серые, туманные, – кивнул Ной, довольный тем, что сумел точно определить эсеров. – Ну а теперь скажите: разве можно жить на два цвета? Красными и белыми? Поглядят на нас большевики, какие мы есть сзаду, – влупят! Ну а как из тайного центра захватят власть, как думаете: запамятуют, какими мы показали себя большевикам спереду? Опять влупят!
У комитетчиков чубы повисли.
– Теперь скажу про диспозицию, какую выработал тайный центр. За январь месяц в третий раз приезжают к нам офицеры из центра, шуруют в полку, а мы – глаза вприжмурку. Бологов красиво гутарил про дивизии, да враки все. Нету дивизий в Пскове и на Северо-Западном фронте, какие сготовились идти на Петроград. Дезертирство кругом, офицерье щелкают по взводам и ротам. И чтоб солдаты пошли в такое время за восстание за бывших благородий? Хо-хо! Смехота. Или те два полка в Петрограде… Что же они не восстали?
Молчание. Тягучее, клейкое, как смола.
Ной доканывает:
– Стал быть, на кого надежду имеет тайный центр? Да на наш сбродный полк! Еще на эту артбригаду, какая из Павловска прибыла в Гатчину на передислокацию, как у них там что-то произошло, и теперь их чистят.
– Пятерых офицеров арестовали у них позавчера, – сообщил вездесущий Санька, поддерживая командира. – А комиссаром к ним поставили большевичку из Петрограда, ей-бо! Селестина Грива по фамилии, из Минусинска будто бы. Сама в кожаной тужурке под матросским ремнем, с револьвером, в папахе, ей-бо! Глаза чернущие, а лицом белая. Спросила: из какой станицы я, много ли казаков Минусинского уезда? А я ей: «А вам какое дело?»
Сазонов тоже вспомнил:
– Погоди, Сань. Гришь, в кожаной тужурке и в солдатской папахе? Тогда я ее знаю. Приходила в нашу казарму, газету еще читала, про мировых буржуев чтой-то. Комиссар наш с ней был. А потом со мной разговор поимела. Интересовалась: знал ли я полковника Дальчевского по Красноярску, когда он ишшо был сотником? Я тут смикитил: подбирается, стерва, к девятьсот пятому году!..