Лейденская красавица - читать онлайн книгу. Автор: Генри Райдер Хаггард cтр.№ 82

– Какие вести? – спрашивала толпа на площади, узнав его.

– Мехелен, Мехелен… – задыхаясь проговорил он. – Я из Мехелена.

– Что же случилось с Мехеленом? – спросил, выступая вперед, Питер ван де Верф.

– Дон Фредерик взял его. Испанцы перебили всех от мала до велика: мужчин, женщин, детей. Я убежал, но целую милю я слышал крики тех, кого убивали… Дайте мне вина.

Ему дали вина, и медленно, отрывистыми фразами он передал об одном из ужаснейших преступлений против Бога и себе подобных, когда-либо совершенных злыми людьми во имя Христа. Оно крупными буквами занесено на страницы истории, и нам не нужно передавать здесь его подробности.

Когда все стало известно, толпа лейденцев гневно загудела, послышались крики, требующие мщения. Горожане схватились за оружие, у кого какое было: бюргер – за меч, рыбак – за острогу, крестьянин – за пику. Тут же нашлись предводители, и раздались крики:

– К «Гевангенгоозу»!.. Освободим заключенных!..

Толпы народа окружили ненавистное место. Подъемный мост был поднят. Навели новый. Из-за стен в толпу раздалось несколько выстрелов, но затем оборона прекратилась. Толпа взломала массивные ворота и бросилась в тюремные камеры освобождать еще живых заключенных.

Испанцев и Рамиро в тюрьме не оказалось, они исчезли неизвестно куда. Кто-то крикнул:

– Где Дирк ван Гоорль? Ищите его!..

Все бросились к камере, выходящей во двор, крича:

– Ван Гоорль, мы здесь!

Взломали дверь и нашли его лежащим на соломенном матраце со сложенными руками и обращенным кверху лицом: его поразила не рука человека, а чумной яд.

Голодный и без ухода, он умер очень быстро.

Выйдя из дома матери на Брее-страат, Адриан пошел наугад. Он чувствовал себя таким несчастным, что был даже не в состоянии подумать о том, что ему делать и куда идти.

Он очутился у подножия большого холма, известного до нынешнего времени под именем «бурга», странного места с остатками круглой стены на вершине, как говорят, построенной римлянами. Он взобрался на холм и лег под одним из дубов, выросших там на выступе стены. Закрыв лицо руками, он пытался собраться с мыслями.

Но о чем мог он думать? Как только он закрывал глаза, перед ним вставало лицо матери, такое ужасное в своем неестественно гневном спокойствии, что он смутно удивлялся, как мог он, отвергнутый сын, вынести этот взгляд Медузы, поразивший его душу. Зачем он остался в живых? Зачем он еще не умер, если на боку у него есть шпага? Может быть, чтобы доказать, что он не виновен в этом ужасном преступлении? Он не виновен в нем. Ему и в голову не приходило отдать Дирка ван Гоорля, Фоя и Мартина в руки инквизиции. Он только сказал о них человеку, которого считал астрологом и магом, умеющим приготовлять напитки для привораживания женщин. Не его вина, если этот человек оказался членом Кровавого Судилища. Но зачем он говорил так много? Зачем подписал эту бумагу? Лучше бы он дал себя убить. Он подписал, и, как ни оправдывайся, он уже никогда не посмеет взглянуть в лицо честному человеку, а тем более женщине, если правда известна ей. Стало быть, он остался в живых не потому, что был невиновен (в его собственных глазах его правота была весьма сомнительна), и не потому, что испугался смерти. Правда, он всегда боялся смерти, но у молодого и впечатлительного человека бывают минуты, когда смерть кажется меньшим из зол. В таком состоянии он находился прошлой ночью, когда наставил было острие меча себе в грудь, но испугался прикосновения этого острия. Теперь это настроение миновало.

Он остался в живых, думая отомстить, добиться возмездия. Он убьет этого пса Рамиро, замагнетизировавшего его своими чарами и дружеской речью, запугавшего его угрозой смерти до того, что он, как растерявшаяся девочка, подписью обесчестил себя, он, всегда гордившийся своей испанской кровью, кровью рыцарей. Да, он убьет этого коварного пса, не остановившегося перед тем, чтобы, выпытав от него все, что было нужно, выдать его позор той, от кого его следовало скрывать тщательнее всего. Теперь Фой, если они когда-нибудь встретятся, плюнет ему в лицо. Фой честен и ненавидит всякую скрытность, он не может представить себе, до какого унижения нервы могут довести человека! А Мартин, всегда не доверявший ему и не любивший его? Он, если представится случай, с наслаждением разорвет его на клочки, как ястреб куропатку. А хуже всего то, как отнесется к нему Дирк ван Гоорль, человек, принявший его в свою семью, воспитавший его как родного, хотя он был сыном его соперника! Вот он сидит теперь в тюрьме: щеки его с каждым днем западают все больше и больше, тело все больше и больше худеет, пока, наконец, не превратится в живой скелет. Он сидит, глядя на кушанья, которые проносят мимо, и среди мучений долгой ужасной агонии возносит молитвы к небу, прося воздать Адриану за все зло, причиненное им!

Адриан не мог дольше выносить этих мыслей, лишился чувств и обрел то спокойствие, которое в наши дни испытывают люди, готовящиеся к ножу хирурга, спокойствие, от которого они часто просыпаются для более острых страданий.

Придя в себя, Адриан заметил, что ему холодно: наступил осенний вечер, и в воздухе чувствовался морозец. Голод также давал о себе знать. Адриан вспомнил, что и Дирк ван Гоорль теперь, вероятно, голоден. Он решил пойти в город поесть и потом обдумать, что ему делать.

Адриан отправился в лучшую городскую гостиницу и, сев к столу под деревьями перед домом, велел слугам подать кушанья и пива. Бессознательно он принял свой обычный насмешливо-высокомерный тон испанского идальго, но тотчас же, несмотря на свое расстройство, с негодованием заметил, что слуга не поклонился ему, а только приказал принести требуемое из дома и, обернувшись спиной к Адриану, заговорил с одним из посетителей.

Скоро Адриан заметил, что он служит предметом обсуждения. Разговаривавшие косились на него и указывали пальцами.

Мало-помалу к двум собеседникам присоединилось еще несколько человек, и они начали рассуждать о чем-то, по-видимому, сильно интересовавшем всех. Собрались также дюжина мальчишек и несколько женщин, и все начали коситься и указывать на него. Адриану стало неловко. Он начал сердиться, но, надвинув шляпу на глаза и скрестив руки на груди, сделал вид, что ничего не замечает. Слуга принес ему ужин, но так грубо сунул ему кушанье и пиво, что оно расплескалось по столу.

– Осторожнее! Ну-ка вытри! – приказал Адриан.

– Сам вытри! – ответил слуга, дерзко поворачиваясь на каблуках.

Первым движением Адриана было встать, но он был голоден и решил прежде поужинать. Он взял кружку и стал жадно пить, как вдруг что-то упало на дно кружки, так что пиво снова расплескалось и залило его платье. Он поставил кружку и, схватившись за меч, спросил, кто смел помешать ему пить. Из толпы не раздалось ни шуток, ни насмешек. Она казалась слишком серьезно настроенной, но голос из задних рядов крикнул: