Сезон зверя - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Федоров cтр.№ 26

Слухи о людоеде дошли до Парижа, и сам Людовик XV приказал отправить в Жеводан знаменитого в те времена истребителя волков из Нормандии Филиппа Доневаля. Тот убил в окрестностях несчастной деревни около двадцати зверей, но, увы, не остановил кровавого списка Оборотня, который в то время исчислялся уже несколькими десятками.

Отозвав Доневаля, король прислал на его место еще одного известного волчатника – лейтенанта Антуана де Ватера, причем с самыми лучшими собаками, собранными у влиятельных вельмож столицы. Оборотень словно бросил ему вызов и за несколько недель загрыз пятерых детей и двух взрослых. Наконец гончие Ватера подняли в лесу гигантского волка. Лейтенант сумел ранить его, а другие охотники добили. В желудке зверя нашли несколько полос материи, походил он на Оборотня и по масти, поэтому все решили, что людоед уничтожен. Ватер отбыл в Париж за королевской наградой. Нападения на людей прекратились, но… только на месяц. А потом людоед стал еще активнее, число растерзанных им жителей провинции перевалило за шестьдесят…

– Это ужас какой-то! – не выдержала Верка, прервав рассказчика.

– Да-да, согласен. По-моему, такого случая в истории больше не повторялось… Так вот, не надеясь на помощь короля, местный маркиз де Апше сам организовал несколько облав. Активное участие принимал в них и наш далекий предок Жан Шастель. И вот, стоя за деревом в очередной засаде, он внезапно увидел перед собой огромного рыжеватого волка, машинально вскинул ружье и сразил зверя первым же выстрелом. В желудке матерого обнаружили детские кости. Нападения прекратились навсегда, но король, когда ему рассказали, что зловещего монстра одолел какой-то неизвестный деревенский охотник, только посмеялся и не определил ему никакой награды. Обиженный Шастель решил покинуть Францию и перебраться в Чехию, где в те времена были прекрасные охотничьи угодья. Однако жители провинции решили сами отблагодарить его и собрали довольно большую сумму денег. Это состояние и слава уничтожителя Оборотня помогли ему впоследствии получить право поставлять дичь ко двору чешской королевы Марии Терезии… Вот такая история с Оборотнем.

– Только мистики-то в ней никакой нет, – заметил Валерка. – Скорее, детектив с участием зверя-маньяка. Хотя шестьдесят человек загрызть – это действительно не шутка…

– Согласен, мистики нет. Но как мог людоед в течение двух лет так ловко уходить от пуль, ловушек и огромных свор гончих, которые отправили на тот свет за это время не меньше пары сотен обычных волков, в том числе и самых крупных вожаков стай? Откуда у него взялись такая невероятная хитрость и такие знания? И почему он не желал никакой добычи, кроме человечины?.. – Зденек вопрошающе развел руками. – Если бы я не был ученым, биологом и, как все мы, закоренелым материалистом, то, пожалуй, тоже стал бы искать причину в сверхъестественном… Когда мне впервые рассказали эту историю в отрочестве, я надолго был захвачен тайной оборотничества и даже в молодости, уже учась в университете, пытался исследовать ее как биолог. Но потом увлекся бабочками, и они стали для меня самым главным в жизни… Кстати, для явления оборотничества в науке уже давно существует официальный термин – ликантропия. Есть несколько версий, в том числе и вполне материалистических, которыми объясняют появление легенд и историй с вервольфами, верманами, лу-гару, волкодлаками и вашими русскими оборотнями. Если это будет любопытно, я могу при случае для вас вспомнить, но сегодня мы уже засиделись, по крайней мере – я. Утром хочу пораньше встать и сходить в разведку на ближние склоны. Знаете ли, нетерпение охотника…

Перебор струн и негромкие голоса поющих у костра едва доносились до крайней палатки Степана.

Он лежал под пологом на выгоревшем брезенте спальника, зажав в углу рта беломорину, и рассеянно скользил взглядом по марле, за которой бессильно гудели комары.

«Поют студенты… А чего им не петь?.. Какой-никакой праздник – сезон распечатали. Спиртишком разговелись. Молодые… Да, молодые и нормальные люди, не то что ты – иудин выродок… Упырь… – Степан вздохнул и затянулся так, что красный огонек папиросы разом дополз до ее середины. – А все батяня, сволочь! Как его угораздило в звериную шкуру влезть, что заставило? Мать только и сказала, мол, сам виноват. В чем?.. Теперь уж никто не узнает. Сам-то предок быстро выпутался – сиганул с обрыва, и все. А ты тащи этот крест всю жизнь… Хотя, конечно, и тебе отцовский путь никто не заказывал. Пустил бы тогда пулю в лоб в сторожке – и не было бы на тебе ни крови того первого, заблудившегося пацана, ни всех других. И лагеря бы немецкого не было…»

Из-за лагеря он и оказался здесь, у черта на куличках, и, забравшись в самую глухомань, таился два с лишним десятка лет.

А у него ведь и тут был выбор. В их белорусском городишке неподалеку от польской границы немцы оказались во вторую неделю войны. А еще через неделю вновь назначенный комендант города издал приказ, требовавший все население срочно сдать охотничье и другое оружие и пройти регистрацию. Степан тут же послушно отнес казенную берданку в комендатуру, объяснив, что она ему была выдана по службе. Заполняя листок учета, в графе профессия жирно вывел: «Инвалид производства, сторож». А там, где требовалось указать сведения о родителях, немного подумав, написал: «Погибли в Сибири». С одной стороны, если бы анкета попала в руки прежней власти, то такая запись соответствовала бы его ранее придуманной легенде, а с другой – немцы могли бы посчитать, что отец и мать, скорей всего, репрессированы. Все это вкупе с его хромотой, в которой проводившие регистрацию могли убедиться лично, видимо, сделало свое дело. Во всяком случае, его никто больше никуда не вызывал. В том числе и тогда, когда началась отправка рабочей силы в Германию.

Лесокомбинат, где работал Хмуров, как и все советские предприятия, лишился спешно эвакуировавшегося руководства и в своем прежнем смысле прекратил существование. Но дровяной склад, который охранял Степан, никуда не исчез. Более того, за первые месяцы лета до начала войны там уже скопилось приличное количество аккуратных штабелей. Поняв, что у немцев пока не доходят до них руки и никто не собирается всем этим распоряжаться, Степан и кладовщик с наступлением холодов начали потихоньку приторговывать дровишками, а чаще – менять их на продукты, на непереведенных пока еще куриц и кроликов. Тем и жили.

Вскоре немцы обнесли колючей проволокой большое поле за ближней лесополосой и туда потянулись хмурые колонны попавших в окружение военнопленных. Через какое-то время по вечерам из-за полосы стали регулярно доноситься автоматные очереди.

Кладовщик однажды шепотом сообщил Степану:

– Говорят, в овраге за полем пленные-то ров огромадный выкопали. Можно сказать, для себя. Теперя проверяют их, и кажный вечер коммунистов и евреев – к этому рву. И из автоматов… Такое вот дело. А согнали-то туда их тыщи! Бараки строят, видно, лагерь постоянный сделать хотят. Бают, и обслугу туда скоро набирать будут, мол, сами немцы не справляются. Да только кто же туда пойдет, своих-то кончать…

Степан согласно закивал головой, а перед глазами его тут же замиражил, затемнел зловеще-манящий провал ямы, наполненный окровавленными людьми, часть из которых еще подавали признаки жизни. Он попытался избавиться от этой картины и даже невольно потряс головой, но с ужасом почувствовал, что не может, что она уже стала частью его сознания. И даже если он сейчас силой затолкает, упрячет ее куда-то на самое дно, приглушит волей, в урочный день она все равно услужливо всплывет и подскажет Оборотню место ночного пиршества.