Хроники Заводной Птицы - читать онлайн книгу. Автор: Харуки Мураками cтр.№ 110

Я ломал голову: что мне делать с летней одеждой Кумико, как лучше ее сохранить? Думал собрать и выбросить, как она написала в письме, но вспомнил, с какой любовью она подбирала каждую вещь. «Место есть, пусть еще повисит», – подумал я.

Но стоило открыть стенной шкаф, как я невольно вспоминал, что Кумико рядом нет. Ее наряды – пустые оболочки прежней жизни. Я прекрасно представлял Кумико в них: с некоторыми были связаны четкие воспоминания. Временами вдруг ловил себя на том, что сижу на кровати, тупо уставившись на висящие передо мной в ряд платья, блузки и юбки, а потом никак не мог вспомнить, сколько я так просидел. Может, десять минут, а может – час.

Глядя на ее одежду, я представлял, как чужой человек раздевает Кумико. Как под его руками спадает с нее платье, как руки скользят по ней, снимая белье. Ласкают грудь, раздвигают ноги. Эта картина стояла у меня перед глазами – мягкая, нежная грудь, бедра, белые как снег, и касающиеся их мужские руки. Я не хотел думать об этом, но не мог ничего поделать. Не мог потому, что все это наверняка происходило на самом деле. Надо приучить себя к таким картинам – ведь от реальности никуда не денешься.

* * *

В начале октября умер дядя Нобору Ватая – депутат нижней палаты от Ниигаты. Он лежал в городской больнице, и ночью у него случился сердечный приступ. К рассвету, несмотря на все усилия врачей и сестер, он был уже мертв. Эта смерть не стала неожиданностью; поговаривали, что скоро состоятся парламентские выборы, поэтому сторонники покойного депутата очень энергично взялись выполнять давние планы поставить на место дяди племянника. Избирательная машина, отлаженная под бывшего депутата, работала безотказно и исправно поставляла консерваторам необходимые голоса. Победе Нобору Ватая на выборах могло помешать только что-то экстраординарное. Об этих событиях я прочитал в газете, когда ходил в библиотеку, и сразу подумал, что скоро у семейства Ватая забот прибавится, им станет не до нашего с Кумико развода.

На следующий год, весной парламент распустили, прошли выборы. Как и предсказывали, Нобору Ватая с большим отрывом обошел выставленного оппозицией кандидата. Я читал в библиотеке газеты и был в курсе дела – как он выдвинул свою кандидатуру и как проходило голосование, но успех Нобору Ватая почти не вызвал у меня эмоций. Все, похоже, было решено заранее, задолго до выборов и оставалось только аккуратно обвести нарисованную вчерне схему.

* * *

Черно-синее пятно на лице не становилось ни больше, ни меньше. Не было ни жжения, ни боли. Постепенно я начал забывать о нем, перестал надевать очки и глубоко надвигать на глаза шапку, чтобы замаскироваться. Вспоминал о нем, когда, выходя днем за покупками, ловил взгляды попадавшихся навстречу людей, видел, как они отводят глаза, но, привыкнув, почти не обращал на это внимания. Мое пятно никому не мешало. Каждое утро за бритьем я внимательно его разглядывал, но никаких изменений не находил. И размер, и цвет, и форма оставались все теми же.

То, что на лице у меня вдруг появилось пятно, заметили всего несколько человек. А именно – четверо: хозяин химчистки на станции, парикмахер, у которого я стригся, продавец из винной лавки Омура да еще знакомая библиотекарша, сидевшая на выдаче книг. И все. На их вопросы я делал озабоченное лицо и бормотал что-то насчет пустяковой аварии. Им этого было достаточно, и они, как будто оправдываясь, начинали вздыхать и ахать.

Мне казалось, что с каждым днем я все больше отдаляюсь от самого себя. Разглядывал свою руку, и возникало ощущение, будто смотрю сквозь нее. Почти ни с кем не разговаривал. Писем никто мне не писал, по телефону не звонили. В почтовом ящике я находил только счета за коммунальные услуги и всякую рекламу – по преимуществу адресованные Кумико каталоги по дизайну и моде, полные фотографий платьев, блузок и юбок весеннего сезона. Хотя зима выдалась холодная, я даже подчас забывал включать отопление: не мог разобрать, то ли дома и вправду холодно, то ли холод – внутри меня. Включал печку лишь после того, как, взглянув на термометр, убеждался, что погода действительно холодная, но, сколько бы комната ни нагревалась, теплее не становилось.

* * *

Иногда, как летом, я перелезал через стенку в саду и по нашей извилистой дорожке шел к месту, где прежде стоял брошенный дом Мияваки. В коротком пальто и намотанном до подбородка шарфе шагал по иссохшей за зиму траве; ледяной ветер налетал порывами, нетерпеливо гудел в проводах. Дом Мияваки разобрали до последнего гвоздя, и теперь это место окружал высокий дощатый забор. Через щели я заглядывал на участок, но смотреть там было не на что. Не осталось ничего – ни дома, ни плиток дорожки, ни колодца, ни деревьев, ни телеантенны, ни статуи птицы. Только плоский клочок холодной, черной, плотно утрамбованной гусеницами бульдозера земли, из которой торчало несколько засохших сорняков. Не верилось, что раньше здесь был глубокий колодец и что меня угораздило в него забраться.

Опершись о забор, я взглянул на дом Мэй Касахары, на ее окно. Ее здесь больше нет. Больше не выйдет и не скажет: «Привет, Заводная Птица!»

* * *

Как-то днем, в середине февраля, когда стоял жуткий холод, я решил наведаться в риэлторскую контору «Сэтагая дайити», о которой говорил мне дядя. Она находилась рядом со станцией. Войдя, я увидел сотрудницу, женщину средних лет. У входа стояли в ряд несколько столов, но за ними никого не было – маклеры, похоже, разошлись по своим делам. Посередине стоял большой газовый обогреватель, излучавший ярко-красное тепло. В крошечной приемной у задней стены в одиночестве сидел на диване невысокий старичок и с увлечением читал газету. Когда я поинтересовался у женщины, на месте ли господин Итикава, старичок повернулся ко мне и произнес:

– Я Итикава. Чем могу?

Я назвал дядино имя и сообщил, что прихожусь ему племянником и живу сейчас в принадлежащем ему доме.

– А-а, понятно. Вы племянник Цурута-сан. – С этими словами старичок отложил газету и, сложив очки, засунул их в карман. Потом скользнул взглядом по моему лицу и фигуре. Какое впечатление у него осталось от этого осмотра, я так и не понял. – Проходите, проходите! Чаю выпьете?

Я попросил его не беспокоиться, но старичок то ли не расслышал, то ли просто проигнорировал мои слова и попросил сотрудницу приготовить чай. Много времени это не заняло, и скоро мы сидели в приемной друг против друга и пили чай. Обогреватель выключили, в комнате становилось прохладно. На стене висела подробная карта застройки района, испещренная пометками карандашом и фломастером. Рядом – календарь какого-то банка с репродукцией известной картины Ван Гога с мостом.

– Как Цурута-сан поживает? Как он, здоров? – глотнув чаю, поинтересовался старичок.

– По-моему, у него все в порядке. Как всегда, весь в делах. Я сам с ним редко вижусь, – ответил я.

– Рад за него, рад. Сколько же лет прошло? Кажется, так давно мы с ним в последний раз встречались, – говорил старичок. Достав из кармана пиджака сигарету, он вынул спичку, примерился и решительно чиркнул о коробок. – Это я посоветовал вашему дяде купить дом, где вы сейчас живете, а потом долго сдавал его жильцам по его поручению. Это замечательно, что Цурута-сан не сидит без дела.