Что такое жизнь? - читать онлайн книгу. Автор: Эрвин Шредингер cтр.№ 34

Шеррингтон утверждает: «Человеческое сознание есть недавний продукт нашей планеты» ^[73]. Конечно, я с ним согласен. Но без первого слова («человеческое») я бы не согласился. Мы обсуждали это раньше, в главе 1. Было бы странно, даже нелепо полагать, будто мыслящее, разумное сознание, само по себе отражающее становление мира, возникает лишь в какой-то момент этого «становления», случайно, в связи с особым биологическим изобретением, которое по сути своей откровенно облегчает задачу развития определенных жизненных форм с целью их поддержания, а значит, способствует их сохранению и распространению. Жизненных форм, которые пришли последними, и им предшествовали многие другие, существовавшие без этого хитроумного устройства (головного мозга). Небольшая доля этих форм (если считать виды) удосужилась «обзавестись мозгом». А до того, как это случилось, шло ли представление перед пустым залом? Можем ли мы выразиться хотя бы так про мир, который никто не воспринимал? Когда археолог восстанавливает облик давно исчезнувшего города или культуры, его интересует человеческая жизнь в прошлом: поступки, ощущения, мысли, чувства, человеческие радости и печали, проявлявшиеся в те времена. Но мир, на протяжении многих миллионов лет существовавший безо всякого разума, который осознавал бы его присутствие, наблюдал бы за ним, – был ли он на самом деле? Существовал ли в действительности? Не будем забывать: заявив, что становление мира отражается в разумном сознании, мы использовали клише, привычную нам метафору. Мир создан раз и навсегда. Ничто ни в чем не отображается. Исходная картинка и ее зеркальное отражение идентичны. Мир, протяженный в пространстве и времени, есть лишь наше представление (Vorstellung). Опыт не дает нам никаких поводов думать, что за этим кроется нечто большее, – как хорошо понимал Беркли ^[74].

Однако романтика мира, существовавшего многие миллионы лет, случайно породила головной мозг, где нашла почти трагическое продолжение, которое я вновь опишу словами Шеррингтона:

Подобные рассуждения сбивают с толку. Нас ошеломляет странная двойственная роль, которую может играть мыслящее сознание. С одной стороны, оно представляет собой сцену – единственную сцену, где разыгрываются мировые процессы, – или сосуд, вместилище, в котором есть все, а за его пределами нет ничего. С другой стороны, создается впечатление – возможно, мнимое, – будто в рамках этого суматошного мира мыслящее сознание привязано к весьма конкретному органу (головному мозгу), который хоть и является, без сомнения, самым интересным устройством в физиологии животных и растений, все же не уникален, не sui generis ^[76]. Ведь подобно многим другим органам мозг служит лишь для поддержания жизни своих обладателей – и только благодаря этому возник в процессе образования видов путем естественного отбора.

Иногда художник или поэт привносит в большую картину или длинную поэму скромную, второстепенную фигуру, олицетворяющую его самого. Полагаю, именно так поступил автор «Одиссеи», изобразив себя слепым бардом, что в зале феаков поет о битвах за Трою и заставляет изнуренного героя прослезиться. Аналогичным образом в «Песни о Нибелунгах» герои пересекают австрийские земли с певцом, вероятно, автором эпоса. На картине «Поклонение Святой Троице» Альбрехта Дюрера два круга верующих собрались в молитве вокруг вознесшейся высоко в небеса Троицы: круг святых наверху и круг людей на земле. Среди последних есть короли, императоры и папы – а также, если не ошибаюсь, сам художник, непритязательный, смиренный персонаж, которого легко не заметить.

На мой взгляд, это лучший объект для сравнения с загадочной двойственной ролью сознания. С одной стороны, сознание – художник, создатель целого; однако в законченной работе оно – лишь малозначимое дополнение, которое можно убрать без видимого вреда.

Если выражаться без метафор, придется заявить, что здесь мы столкнулись с одним из типичных противоречий, вызванных тем фактом, что мы до сих пор не смогли выработать приемлемый взгляд на мир, который не требовал бы удаления из него нашего собственного сознания, сотворившего картину, где ему самому нет места. Попытки вернуть сознание в мир неизменно приводят к бессмысленностям.

Раньше я отметил, что по этой самой причине картина физического мира лишена тех чувственных качеств, что составляют предмет знания. Данная модель бесцветна, беззвучна и неощутима. Таким же образом и по той же причине мир науки избавлен от – или лишен – всего, что имеет значение по отношению к сознательному созерцанию, восприятию и ощущению предмета. Я имею в виду в первую очередь этические и эстетические ценности – ценности любого рода, все, что связано со значением и масштабом представления. Это не просто отсутствует в чисто научной точке зрения, но и никак в нее не укладывается. Если, подобно ребенку, раскрашивающему черно-белые картинки, попытаться применить эти ценности к науке, ничего не получится, поскольку все, что входит в мир моделей, приобретает форму научного утверждения факта – и становится неверным.

Жизнь ценна сама по себе. «Почитайте жизнь» – так выразил Альберт Швейцер ^[77] основополагающую заповедь этики. Природа не испытывает почтения к жизни. Обращается с ней как с наименее ценной вещью в мире. Производимая во множестве, она почти вся быстро уничтожается или становится пищей другой жизни. Это и есть лучший способ получения постоянно обновляющихся жизненных форм. «Не мучай и не причиняй боль!» Эта заповедь природе неведома. Ее творения истязают друг друга в непрерывной борьбе.

«Ничто не благо и не зло по своей сути; мысль делает его таковым». Ни одно природное явление само по себе не является хорошим или плохим, красивым или уродливым. Ценностей нет, как нет смысла и цели. Природа действует не преднамеренно. В немецком языке, говоря о целенаправленном (zweckmässig) приспособлении организма к окружающей среде, мы понимаем, что это лишь удобная фигура речи. Воспринимая ее буквально, мы заблуждаемся – в пределах собственной картины мира. В ней существует только причинная связь.