— Я прикажу перенести твои вещи в твою комнату.
— НЕТ!
Я впервые услышал, как она повысила голос.
— Я хочу оставаться там, где я сейчас. Мне там привычней и понятней.
— Подальше от меня?
— А разве для тебя имеет значение дальше или ближе?
— Верно. Не имеет.
Я ее каждый удар чувствовал, как будто хлестала шипованной плетью и присыпала солью. Я злился на себя. Злился, что полностью ей проиграл. Впервые в жизни моя игра зашла в тупик, и я был тем самым королем, который завалился на собственной стороне игрового поля.
— Я найду тебя везде, Надя. Куда бы ты от меня не спряталась. И я сейчас не только об этом доме.
— Я знаю.
И я по глазам вижу, что знает. Теперь у нее в руках есть оружие острое. Заточенное со всех сторон, и она в любой момент может меня им колоть. Резать. Бить.
— Я могу идти? У меня еще много работы.
— Ты…
— Я хочу. Ты сказал, что я могу делать все, что я хочу. Так вот, я хочу жить там, с девочками, хочу, чтоб ты не приходил ко мне и не трогал меня больше, хочу…
Снова вскинула голову, и я стискиваю пальцы в кулаки, чтобы не врезать ими у ее головы.
— Или это слишком много?
— Продолжай. Огинский слов на ветер не бросает. Развлекайся. Я запоминаю каждое пожелание.
— Хочу, чтоб ты оплатил лечение Алены и Тима, и чтоб не преследовал Ларису и ее мужа.
И тут я не выдержал и расхохотался.
— Ларису? Ты знаешь, зачем она помогала тебе сбежать? Потому что я из-за тебя ее шлюх больше не брал, избавиться от тебя хотела. Она тебя продала. Надя? За несколько тысяч, просто как вещь.
Отвернулась и тяжело вздохнула.
— Можно я уйду?
Дернул ручку двери и распахнул ее настежь.
— Иди.
— Спасибо.
Пошла в сторону ступенек, потом вдруг обернулась.
— А маме… маме можно позвонить?
— Нет! Я сам позвоню. У них все хорошо.
Кивнула и пошла вниз по лестнице, а я силой захлопнул дверь и таки взревел, сметая все на хрен со стола, с полок, задыхаясь, но не от ярости. А от боли. Она меня словно ножом изрешетила. И каждый удар точно в цель. В самую сердцевину, и я понимал всю безнадежность каждой своей эмоции к ней, всю ту пропасть, на дне которой валяюсь один и смотрю наверх, где она с милой и нежной улыбкой сыплет на меня комья земли. Оказывается, любовь — это могила, в которой живьем гниет обезумевший от нее идиот в полном одиночестве и понимании всей тщетности попыток выбраться из нее наружу. Ничего, мы умрем в этой могиле вместе, Надя.
Зазвонил мой сотовый, и я выдернул его из кармана.
— Да!
— С каких пор ты не знаешь, кто тебе звонит, Роман?
Голос матери заставил стиснуть спинку стула до хруста суставов, чтобы сдержаться от всплеска эмоций. Как и всегда с ней. Ни одной она не видела с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать.
— Здравствуй, мама.
— Вот так-то лучше. Я уже прилетела, через несколько часов буду у тебя.
* * *
Она выстроила нас в шеренгу в столовой для прислуги. Я не могла назвать ее тем именем, которое дали ей ее родители, потому что называть эту женщину самым прекрасным словом на земле для меня было невозможным и слишком кощунственным. Она подняла всех в шесть утра. Лично входила в комнаты и заставляла вставать с постелей, смотрела надменным взглядом масляно-серых глаз на каждую из нас, словно изучала. Ее седые волосы с металлическим холодным оттенком были уложены в совершенно невозможную для шести утра прическу. Очень худая, во всем черном она напоминала мне ворону. А не паучиху, как назвала ее Вита. Есть люди, чья внешность обманчива — так вот, ее внешность на все сто процентов соответствовала каждому сказанному ею слову. Мертвенно-бледное лицо и какие-то неживые глаза без искры и симпатии к кому бы то ни было. Даже маячившая за ее спиной Кристина не вызывала в мадам Огинской никаких эмоций.
Она говорила очень тихо с презрением и снобизмом в довольно красивом голосе. Подходила и рассматривала каждую из нас.
— Имя?
— Светлана.
— Сколько лет, из какого агентства и откуда прошлые рекомендации?
Аккуратная очень тонкая бровь Вороны приподнялась, и она склонила голову чуть набок.
— Двадцать восемь лет. Агентство «Вайолет», рекомендательное письмо я отдавала Кристине Александровне.
— Значит, у вас всего лишь одно письмо?
Девушка кивнула, и Ворона обернулась к Кристине.
— Мы больше не нуждаемся в услугах Светланы. На ее место завтра заступит другая девушка. Позаботьтесь, чтоб ей все выплатили. Рекомендаций не будет.
— Но почемууу?
— Потому что главным требованием при трудоустройстве в Багровый закат являются три рекомендательных письма с предыдущего места работы. А с данным агентством я прекратила работать два дня назад.
Лицо Светы покрывается красными пятнами. Она сглатывает, как будто ком застрял в горле, и на глазах блестят слезы.
Она уволила троих, прежде чем поравнялась со мной. Выше меня на полголовы, смотрит сверху вниз, как на насекомое, ни одной эмоции в глазах, а у меня волной неприязнь, даже ненависть к этой высокородной мадам, или кем она там себя возомнила. Говорит с нами, как с отбросами. Можно подумать, сейчас средневековье. И в то же время она внушает страх и неясное чувство тревоги, как будто от нее можно ожидать что-то очень плохое, и увольнение это не самое паршивое, что может сделать эта неприятная женщина.
— Имя.
— Надежда. Двадцать два года. Я не от агентства, и у меня нет ни одного рекомендательного письма.
Наверное, за все время пребывания в этом доме я еще не испытывала подобного удовольствия. Лицо матери Романа вытянулось, и от неожиданности она несколько раз моргнула.
— И, да, я бы не возражала, если бы меня уволили.
— Что за дерзость вы себе позволяете?
В ту же секунду Кристина взяла Огинскую под руку…
— Нам нужно поговорить, Любовь Викторовна.
— Кто это такая? Откуда она здесь?
— Идемте-идемте.
— Куда вы меня тащите? Уберите руки. Это кто такая? Пусть немедленно начинает собирать вещи. Кто взял эту пигалицу на работу?
Лицо Огинской покрылось красными пятнами.
— Ваш сын… и он дал указания не трогать ее и не нагружать работой.
— Что это значит?
— Нам лучше отойти…
Огинская смерила меня уничижительным взглядом и последовала за Кристиной. А та крикнула: