Кафка на пляже - читать онлайн книгу. Автор: Харуки Мураками cтр.№ 111

– Чтобы их построить, столько времени и денег потратили, – продолжал Осима. – В газетах пишут, у корпорации, которая всем этим хозяйством заведует – мостами, скоростной дорогой, – каждый год дефицит сто миллиардов иен. А покрывают его из наших с вами налогов, между прочим.

– А «сто миллиардов иен» – это сколько? Наката не понимает.

– Честно говоря, я тоже не представляю, – признался Осима. – Стоит количеству превысить какую-то точку, как дальше уже не поймешь, что эти цифры значат. Огромные деньги, короче.

– Большое спасибо, – встрял Хосино, опасаясь, как бы Наката не наговорил лишнего. – Значит, в два надо подойти сюда?

– Совершенно верно. В два часа подходите. Директор вам все покажет.

– А мы пока там почитаем.

Вертя в пальцах карандаш, Осима посмотрел вслед посетителям и вернулся к своей работе.

Покопавшись на полках, они уселись за стол. Хосино выбрал том «Бетховен и его время», а Наката – несколько фотоальбомов о мебели. Он внимательно, как сторожевой пес, осматривал помещение, трогал все вокруг, принюхивался и приглядывался. До двенадцати они просидели в читальном зале одни, так что коситься на странного старичка было некому.

– Отец? – позвал шепотом Хосино.

– Что?

– Я тебя прошу: помалкивай, что ты из Накано сюда явился.

– А почему?

– Ну, это долго объяснять. Просто не говори и все. Так лучше будет. Если узнают, что ты из Накано, другим людям беспокойство может получиться.

– Понятно, – энергично кивнул Наката. – Беспокойство–это нехорошо. Наката про Накано будет молчать, как вы говорите.

– Вот и спасибо, – сказал парень. – Ну как? Нашел эту штуку?

– Нет, Хосино-сан. Пока ничего.

– Но место точно это?

Наката снова кивнул:

– Да. Вчера перед сном Наката долго с камнем разговаривал. Место то самое. Ошибки нет.

– Вот и славно.

Хосино кивнул и вернулся к жизнеописанию Бетховена. Композитор был гордый человек, абсолютно уверенный в своем таланте, и никогда не заискивал перед знатью. Считал, что именно искусство, точное выражение людских эмоций и страстей – самое благородное и заслуживающее уважения занятие, а власть и деньги находятся у него на службе. Вот Гайдн, проживая в доме одного аристократа, ел вместе со слугами. В его времена музыкантов причисляли к прислуге, и Гайдн, человек исключительно искренний и порядочный, церемонной трапезе в обществе аристократов предпочитал компанию прислуги.

Бетховен, однако, сталкиваясь с таким оскорбительным отношением, приходил в ярость, бросал в стену что под руку подвернется и требовал, чтобы его сажали за один стол со знатными людьми. Человек он был горячий, вспыльчивый, и в гневе лучше было его не трогать. В политике Бетховен тоже прослыл радикалом и взглядов своих не скрывал. А наступавшая глухота делала его еще более резким и непримиримым. С годами музыка композитора все больше прибавляла широты, одновременно наполняясь внутренней сосредоточенностью. Только Бетховену было под силу совместить эти два противоположных начала. Но титанический труд быстро разрушал его. У человеческой плоти и духа есть предел прочности, они просто не в состоянии выдержать такую колоссальную нагрузку.

«Вот каково быть великим. Страшное дело! – думал пораженный Хосино, со вздохом откладывая книгу. Он хорошо помнил кислую физиономию, запечатленную в бронзе, – у них в школе в кабинете музыки стоял бюст Бетховена, – но понятия не имел, что у композитора была такая тяжелая жизнь. – То-то у него лицо такое недовольное».

«Ну, из меня большой человек вряд ли получится», – размышлял парень. Затем перевел взгляд на Накату. Рассматривая снимки образцов декоративной мебели, тот по привычке, непроизвольно, шевелил руками – будто работал долотом или строгал маленьким рубанком.

«А из него, может, и получился бы, – думал Хосино. – Простому же человеку можно и не надеяться. Факт!»

После полудня в зале появились еще посетители – две женщины средних лет. Хосино и Наката вышли передохнуть. Парень запасся на обед булочками, а Наката, как обычно, достал из сумки маленький термос с чаем. Хосино справился у сидевшего за конторкой Осимы, нельзя ли им где-нибудь перекусить.

– Конечно, можно, – ответил тот. – Вон там веранда. Выходит прямо в сад. Располагайтесь и кушайте. А потом можете кофе попить. Вот здесь есть. Не стесняйтесь.

– Большое вам спасибо, – поблагодарил Хосино. – У вас тут прямо как дома.

Осима улыбнулся и откинул волосы со лба:

– Да. В обычных библиотеках немножко иначе устроено. А у нас и правда почти по-домашнему. Нам хочется, чтобы люди могли здесь спокойно читать и заниматься, чтобы им было хорошо.

«Очень симпатичный парень, – подумал Хосино. – Умный, неиспорченный, воспитанный. И очень приветливый. А вообще-то на „голубого“ похож». – Впрочем, Хосино против «голубых» ничего не имел. Мало ли что кому нравится. Некоторые, к примеру, с камнями разговаривают. А бывает, и мужики спят с мужиками. Ничего особенного.

Поев, Хосино встал, с чувством потянулся и, подойдя к конторке, налил себе кофе. Наката кофе не употреблял, поэтому остался сидеть на веранде, погладывая на птиц, обитавших в саду, и попивая чай из термоса.

– Ну как дела? Нашли что-нибудь интересное? – спросил у Хосино Осима.

– Ага. Про Бетховена читал. Очень интересно. Чего только у него в жизни не было!

– Да уж, – кивнул Осима. – Жизнь у него была не сахар, мягко говоря.

– Тяжелая была жизнь, – продолжал парень. – Но мне кажется, он в общем-то сам виноват. Ни с кем договариваться не хотел, думал только о себе. В голове одна музыка и больше ничего. Ради нее он был на все готов. Это же ужас, если все так и было… Я бы ему сказал: «Прости, Людвиг!» Чего ж удивляться, что племянник его свихнулся? Зато музыка у него – сила! За душу берет. Супер!

– Вы правы, – согласился Осима.

– Но зачем ему это было нужно? Жил бы себе спокойно, как все люди.

Осима повертел в руке карандаш и сказал:

– Все это так. Но во времена Бетховена важно было самовыразиться, проявить свое эго. Раньше, в эпоху абсолютизма, такое поведение осуждалось как отклонение от нормы и жестоко подавлялось. Конец этим притеснениям наступил в девятнадцатом веке с переходом реальной власти в обществе к классу буржуазии. Во многих областях жизни расцвел эгоцентризм. Свобода и демонстрация своего «я» были синонимами. Перемены напрямую коснулись искусства, особенно музыки. Те, кто следовал за Бетховеном, – Берлиоз, Вагнер, Лист, Шуман… все они люди эксцентричные, переживали много. Эксцентричность считалась тогда одним из жизненных идеалов. Все очень просто. Это время называют периодом романтиков. Хотя временами, я думаю, им приходилось несладко, – рассуждал Осима. – А вам нравится музыка Бетховена?