Константинополь. Последняя осада. 1453 - читать онлайн книгу. Автор: Антон Короленков, Роджер Кроули cтр.№ 14

Новому султану было всего семнадцать лет. Характер его являл смесь доверчивости и подозрительности, он был амбициозен и осторожен одновременно. Очевидно, то, как прошли его детские годы, наложило на Мехмеда глубокий отпечаток. Вероятно, будучи совсем маленьким, разлученным с матерью, он уцелел в полном опасностей мире османского двора во многом благодаря счастливому стечению обстоятельств. Можно даже сказать, что он был столь же молод, сколь скрытен и подозрителен по отношению к другим: уверенный в себе, высокомерный, никого не любящий и чрезвычайно амбициозный — словом, личность сложная и парадоксальная. Человек, которого позднее, в эпоху Ренессанса, воспринимали как чудовище и в котором видели лишь жестокость и извращенность, представлял собой клубок противоречий. Умный, храбрый и чрезвычайно импульсивный, способный на поистине лисью хитрость, тираническую жестокость — он мог неожиданно совершить добрый поступок. Легко поддавался переменам настроения, был непредсказуем; будучи бисексуален, он избегал близких отношений, никогда не прощал обид — однако ему суждено было быть любимым за праведность. К этому времени основные черты его характера уже сформировались: впоследствии он стал тираном, будучи ученым человеком. Стратег, день и ночь думавший о войне, он любил персидскую поэзию и садоводство. Весьма сведущий в вопросах снабжения и создания практических планов, он был столь суеверен, что полагался на придворного астролога, принимая военные решения. Наконец, этот воин ислама был способен на великодушие по отношению к своим подданным-немусульманам и охотно общался с иностранцами и неортодоксальными религиозными мыслителями.

Несколько портретов, созданных за время его жизни, передают (вероятно, впервые) аутентичный облик османского султана. Достаточно последовательно они воссоздают его внешность — орлиный профиль, крючковатый нос, нависающий над чувственными губами (похожий на «клюв попугая над вишнями» — запоминающаяся фраза османского поэта), дополненный рыжеватой бородой на выдающемся подбородке. На стилизованной миниатюре он изящно держит в унизанных кольцами пальцах нежную розу. Султан, таким образом, условно представлен как эстет, любитель садов и автор персидских строф, однако нельзя не заметить его застывший взгляд, как будто он смотрит в некую удаленную точку — туда, где кончается мир. На других изображениях, рисующих его в зрелом возрасте, это человек полный, с бычьей шеей, а на знаменитом позднем портрете кисти Беллини, что висит в Лондоне в Национальной галерее, он уже выглядит отяжелевшим и больным. Все эти изображения содержат в себе мотив твердой власти: очевидно, для султана его авторитет «тени Бога на земле» был самим собой разумеющимся, а представление о том, что весь мир у него в руках — чем-то естественным, а не проявлением заносчивости. Однако в то же время в них ощущается равнодушие и меланхолия, напоминая о тягостном, прошедшем среди опасностей детстве султана.

Изображения дополняет живое описание сложной личности юного Мехмеда, принадлежащее итальянцу Джакомо де Лангуски:

Здесь ярко отображено желание Мехмеда повернуть течение истории, явившись в Европу под знаменами ислама, но при его вступлении на престол его одержимость и ум на Западе не разглядели. Наблюдатели видели лишь неоперившегося и неопытного юнца, чей ранний опыт власти окончился унижением.

За два года до того, как Мехмед вступил на престол, Константинополь также приветствовал нового императора, хотя и при совершенно иных обстоятельствах. Человек, которому судьбой было предназначено противостоять Мехмеду в предстоящей борьбе, носил имя основателя города — факт, вскоре завладевший воображением суеверных византийцев. Константин XI стал восьмым членом правящей династии Палеологов, занимавших трон с 1261 года. Эта семья узурпировала власть, и ее правление сопровождалось неуклонным ослаблением империи, все более погружавшейся в анархию и раздоры. В его жилах текла кровь нескольких народов. Он говорил по-гречески, но вряд ли был греком: Константин взял родовое имя своей матери-сербки «Драгаш», а его отец был наполовину итальянцем. Подобно всем византийцам, он именовал себя ромеем и подписывался гордо звучавшим полным титулом своих предшественников: «Константин Палеолог, во Христе истинный император и автократор ромеев».

Подпись Константина — императора ромеев.

То была типичная, сугубо протокольная форма, использовавшаяся в ритуалах и церемониях, но подобным вещам Византия оставалась верна даже в период своего неудержимого упадка. В империи существовал верховный адмирал, но отсутствовал флот и главнокомандующий, хотя солдат насчитывалось крайне мало. Внутри лилипутского придворного мирка знать препиралась и бранилась за абсурдно звучавшие претенциозные титулы великого доместика, великого канцлера и хранителя императорских платьев. Константин в полном смысле слов являлся императором без власти. Подконтрольная ему территория сжалась до города и его окрестностей, нескольких островов и владений на Пелопоннесе, которые греки весьма поэтично именовали Морея — Лист Шелковицы. Полуостров славился производством шелка, и его форма напоминала им лист тутового дерева — пищу шелковичных червей.

Участи Константина, принявшего трон, трудно позавидовать. Он унаследовал всеобщее оскудение. Он родился в семье, имевшей вкус к гражданским войнам. Столицу раздирали религиозные страсти, а настроения трудового люда были переменчивы. К тому же он сильно обеднел. Империя, охваченная междоусобиями, являла собой змеиное логово: в 1442 году брат Константина Димитрий двинулся на Город с османскими войсками. Византия влачила жалкое существование, находясь в вассальной зависимости от турецкого властителя, который в любое время мог осадить столицу империи. Положение самого Константина нельзя также было назвать безопасным. Его восшествие на трон в 1449 году выглядело не совсем легитимно. Его возвели в сан правителя Византии в Мистре на Пелопоннесе, что было весьма необычно для императора с точки зрения протокола, и впоследствии его не короновали в соборе Святой Софии. При вступлении на трон нового властителя византийцам пришлось спрашивать одобрения Мурада, однако из-за бедности они не могли обеспечить императору транспорт, на котором он мог бы добраться до дома. Унизившись, ему пришлось просить разрешения у каталонцев отправиться в путь на их корабле.