Было уже одиннадцать, когда я добрался до дома Карлы около Колабского рынка. На мой стук никто не открыл, и соседи сказали мне, что Карла ушла час тому назад, а когда вернется – неизвестно. Я был раздосадован. Мне хотелось поскорее снять принадлежащий ей парадный костюм, в котором я чувствовал себя неуютно, и влезть в свои старые джинсы. Я не преувеличивал, говоря ей, что у меня только одна футболка, одна пара джинсов и ботинок. В данный момент у меня в хижине висели только две набедренные повязки, – я надевал их, когда спал, мылся или стирал джинсы. Я мог бы купить одежду в нашем «Ателье мод» – футболка, джинсы и спортивные туфли обошлись бы мне там максимум в пять долларов – но я хотел свою одежду, к которой привык. Я нацарапал жалобу на листке бумаги и оставил ее Карле, а сам отправился на встречу с Кадербхаем.
Особняк на Мохаммед-Али-роуд казался пустым. Все шесть створок парадных дверей были раскрыты, открывая взгляду просторный мраморный вестибюль. Тысячи людей проходили мимо ежечасно, но дом был слишком хорошо известен, и они старались не проявлять откровенного любопытства ни к нему, ни к молодому человеку, стучавшему по одной из зеленых створок, чтобы сообщить о своем приходе. На стук вышел хмурый Назир и с оттенком враждебности в голосе велел мне сменить мою обувь на домашние шлепанцы. После этого он повел меня по длинному коридору с высоким потолком в направлении, противоположном тому, в каком я шел накануне на философский диспут. Миновав несколько закрытых дверей и сделав два поворота, мы вышли во внутренний дворик.
В середине его сквозь большое овальное отверстие было видно голубое небо. Дворик был вымощен крупными квадратными плитами махараштрийского мрамора и окружен колоннадой. В нем был разбит сад с пятью высокими стройными пальмами, цветущими кустарниками и другими растениями, а также фонтаном, чей плеск было слышно вчера из помещения, где мы философствовали. Это было круглое мраморное сооружение в метр высотой и около четырех метров в диаметре, в центре его возвышалась большая необработанная каменная глыба. Вода била, казалось, из самой сердцевины камня. Поднимаясь на небольшую высоту, струи изгибались, воспроизводя форму лилии, и, мягко опадая на гладкую поверхность камня, стекали в басейн. Рядом с фонтаном в роскошном плетеном кресле читал книгу Кадербхай. При моем появлении он отложил ее на стеклянную крышку небольшого столика.
– Салям алейкум, мистер Лин, – улыбнулся он. – Мир вам.
– Ва алейкум салям. Ап кайсе хайн? – (И вам мир. Как себя чувствуете, сэр?)
– Спасибо, хорошо. Под полуденным солнцем по городу бегают разве что бешеные собаки и англичане, я же предпочитаю прохладу своего скромного садика.
– Не такого уж и скромного, Кадербхай.
– Вы считаете, что он слишком нескромный?
– Нет-нет, – возразил я поспешно, потому что именно так и думал; я невольно вспомнил, что это ему принадлежат наши трущобы, где двадцать пять тысяч человек толкутся на голой пыльной земле, лишенной после восьмимесячной засухи даже намека на зелень, а скудные запасы воды хранятся почти все время под замком. – Это самое красивое место в Бомбее из всех, что я видел. Находясь на улице, трудно представить, что здесь такая красота.
Он молча разглядывал меня несколько секунд, словно оценивая ширину и глубину моего вранья, затем указал мне на маленький табурет – единственное имевшееся здесь сиденье, помимо его кресла.
– Садитесь, пожалуйста, мистер Лин. Вы завтракали?
– Да, благодарю вас.
– Позвольте предложить вам хотя бы чая. Назир! Идхар-ао!
[78]
– крикнул он, вспугнув пару голубей, клевавших крошки у его ног. Птицы устремились к вошедшему Назиру. Они, похоже, не боялись его и даже узнавали; следуя за ним, как прирученные зверята, они снова опустились на пол.
– Чай боно
[79]
, Назир, – скомандовал Кадербхай.
Он обращался к водителю повелительно, но не грубо, и я догадывался, что только такой тон устраивал Назира и признавался им. Суровый афганец молча удалился, голуби запрыгали вслед за ним прямо в дом.
– Кадербхай, я хочу сказать одну вещь, прежде чем мы… будем говорить о чем-либо еще, – произнес я спокойно. – О Сапне.
При этих словах он резко поднял голову.
– Я слушаю.
– Сегодня ночью я много думал об этом и о том, как вы вчера попросили меня… помочь вам, и у меня в связи с этим возникает небольшое затруднение.
Он улыбнулся и насмешливо приподнял одну бровь, но ничего не сказал, так что мне оставалось только продолжить.
– Возможно, я не очень хорошо изъясняюсь, но я испытываю некоторую неловкость. Что бы этот тип ни натворил, я не хочу оказаться… ну, кем-то вроде копа. Я не считаю для себя возможным сотрудничать с полицией, даже косвенно. У нас дома «помогать полиции» означает «доносить на ближнего». Я, конечно, прошу прощения. Я понимаю, что этот Сапна убивает людей. Если вы собираетесь остановить его, то я готов помочь, как могу. Но вам, а не копам. С ними я не хочу иметь ничего общего. Если же вы выступите против этой банды, кто бы они ни были, действуя независимо от полиции, то я буду рад участвовать в этом, можете на меня рассчитывать.
– Это все, что вы хотели сказать?
– Да… пожалуй.
– Очень хорошо, мистер Лин. – Он изучал меня с каменным лицом, но в глазах его плясали не вполне понятные мне веселые искорки. – Думаю, что могу успокоить вас на этот счет. Я довольно часто оказываю полицейским, так сказать, финансовую помощь, но никогда не сотрудничаю с ними. Что же касается Сапны, то этот вопрос для меня сугубо личный, и если вы узнаете что-либо об этой одиозной фигуре, то прошу вас не сообщать об этом никому, кроме меня, – ни тем господам, с которыми вы встречались здесь вчера, ни кому-либо другому. Договорились?
– Да, конечно.
– Больше вы ничего не хотите добавить?
– Да нет…
– Замечательно. Тогда к делу. У меня сегодня очень мало времени, так что перейду прямо к сути. Услуга, о которой я хочу вас попросить, заключается в том, чтобы научить одного маленького мальчика по имени Тарик английскому языку. Я не говорю, конечно, о владении языком в совершенстве, просто хочется, чтобы он повысил свои знания и обладал некоторыми преимуществами, когда будет поступать в какое-либо учебное заведение.
– Я буду рад помочь, – ответил я удивленно, но не обескураженно. Я чувствовал, что способен обучить мальчика основам языка, на котором писал каждый день. – Не знаю только, насколько хорошим учителем я буду. Наверняка, нашлось бы немало более компетентных преподавателей, но я с удовольствием попробую свои силы в этом. Вы хотите, чтобы я приходил сюда учить его?
Он посмотрел на меня с благожелательной, чуть ли не ласковой снисходительностью.
– Разумеется, он будет жить у вас. Я хочу, чтобы он непрерывно был в контакте с вами в течение десяти-двенадцати недель, чтобы он жил у вас, ел с вами, спал в вашем доме и сопровождал вас повсюду. Я хочу, чтобы он не просто заучил английские фразы, а усвоил английский образ мыслей, постоянно находясь в вашем обществе.