Я признаюсь - читать онлайн книгу. Автор: Анна Гавальда cтр.№ 18

Это именно то, чего, или же именно тот, кого не хватало моей жене.

Все еду и еду. Я должен найти для него красивое место.

Солнечное. И с видом.

Не знаю, это хорошее или плохое воспоминание… Людовику было, наверно, лет одиннадцать или двенадцать, он был щуплый и бледный, как таблетка аспирина, вечно путался в юбках своей матери, хныкал по малейшему поводу, школу пропускал, от физкультуры был освобожден, только и делал, что листал свои комиксы или играл в видеоигры. В общем, по сути и не пацан, а так…

Как-то раз вечером, который был не таким, как прочие, я сорвался.

Я схватил за руку свою жену и заставил ее повернуться к ее маленькому страдальцу:

– Это невозможно, Надин! Это невозможно, – кричал я. – Он что, так и будет тут сидеть до самой нашей смерти, да? Он должен стать мужчиной, черт возьми! Я не прошу его бежать марафон, но все же! Он же не будет до конца дней своих читать эту чушь и складывать кирпичики на экране телика, черт!

Жена запаниковала, а мальчонка встал и отложил в сторону джойстик.

– Людо, мой мальчик, я говорю это не для того, чтобы тебя достать, но в твоем возрасте надо гулять. Надо злить своих стариков! Собрать себе мопед и заглядываться на девочек! Я не знаю что… но здесь ничто не научит тебя жизни. Это все надо выключить, мальчик мой! Выдернуть из розетки.

– Я смотрю на девчонок, – ответил он мне, улыбаясь.

– Но на них надо не просто смотреть, черт возьми! С ними надо разговаривать!

– Не нервничай, Жан, – умоляла жена, – не стоит так нервничать!

– Я не нервничаю!

– Нет. Ты нервничаешь. И сейчас ты должен немедленно перестать или же доведешь его до приступа.

– До приступа? Да что это еще за глупости? Я что, плююсь шерстью, что ли?

– Прекрати. Это у него от стресса, ты же знаешь…

– Ах, от стресса, вот оно что! Да это ты его превратила в черт знает что, опекая его, как курица! Это ты не даешь ему расти, чтобы и дальше с ним нянчиться!

Его мать расплакалась.

Она легко начинала плакать.

Ночью он кашлял и четыре раза делал себе ингаляцию. Я сплю у стенки и мог бы ничего не слышать.

На следующий день было воскресенье. Она пришла в мою лачугу:

– В среду он записан к врачу в Некере на плановый осмотр. В этом месяце повезешь его сам. Тогда и спросишь там у доктора Робестье, когда наш сын сможет заняться спортом и торчать по кафешкам, договорились?

– В среду я работаю.

– Нет, – сказала она, – в среду ты не работаешь, потому что ты должен отвезти своего ребенка на осмотр.

Она так на меня посмотрела, что я не стал спорить. К тому же в ту среду я не работал. Было открытие сезона рыбалки, и я знал, что она тоже это знает.

Слушай-ка, там вот совсем неплохо… Вот на том небольшом холме…

Мой пес не был собакой. Он был настоящим консьержем. Всегда сидел прямо, поставив передние лапы ровно на приборную панель, и следил за дорогой. Иногда он начинал брехать, поди узнай почему. Что-нибудь вдали ему не понравится, и он давай тебе наводить там порядок прямо со своего наблюдательного поста.

Как подумаю, сколько же от него было шума…

Люди спрашивали меня: «Это у вас что, антирадарный койот?» – «О да, еще какой, – отвечал я им, – знаменитый. К тому же всегда со мной, как приклеенный». Так что уж на холме, сам понимаешь… Это минимум.

Конечно, я не осмелился там выступать. Слишком сильное впечатление произвели на меня другие дети в зале ожидания, а потом и все эти обследования, которые делали моему Людо. В какой-то момент мне даже хотелось им сказать: «Слушайте, ладно. Довольно уже. Вы же видите, что он больше не может. Вы что, издеваетесь над ним, что ли?» Под конец они поместили его в такую стеклянную кабину и велели дуть в какие-то несуразные трубки сколько сможет. Это для того, чтобы увидеть его дыхание на какой-то кривой в компьютере.

Похожей на кривую с ударами сердца.

Я сидел на табурете и держал его куртку.

Когда медсестра меняла трубки, я посылал ему всякие ободряющие знаки. Это, конечно, было не соревнование, ну да ладно, он все-таки держался молодцом…

Потом он снова делал, что ему говорили, а я смотрел на все эти экраны, пытаясь что-то понять.

Найти во всем этом объяснение того, во что превратилась наша жизнь. Отчего все эти ночи без сна? Отчего вся эта тревога? Почему мой сын – самый маленький в классе, а его мать уже не любит меня, как прежде? Скажите? Почему? Почему это происходит с нами? Но все эти цифры, разбегающиеся в разные стороны… конечно, я ничего в этом не смыслил.

Я понял, что она говорила с врачом перед нашим визитом, потому что в какой-то момент он повернулся ко мне и сказал с этакой доверительной улыбочкой кюре:

– Ну что ж, мсье Монати… Кажется, вы немного… (он сделал вид, будто подбирает нужное слово) немного расстроены поведением вашего сына в повседневной жизни, не так ли?

Я что-то промямлил.

– Вы считаете, что он слишком мягкотелый?

– Простите?

– Анемичный? Флегматичный? Апатичный?

Мне стало жарко. Я ни бельмеса не понимал из того, что он мне вещал.

– Это его мать с вами говорила, да? Послушайте, доктор, не знаю, что именно она вам сказала, но я, все, чего я хочу, это нормальной жизни для своего ребенка. Нормальной жизни, вы меня понимаете? Я не верю, что это ему на пользу, то, как она вечно его опекает. Я прекрасно понимаю, что у него слабое здоровье, и просто задаюсь вопросом, не поддерживаем ли мы сами его в состоянии слабости, запирая в четырех стенах, как в теплице, если так можно сказать.

– Я понимаю, мсье Монати, я понимаю… Прекрасно понимаю, что вас тревожит, и, к сожалению, мне будет нелегко вас ободрить, однако хочу предложить вам пройти небольшой тест, вам тоже. Вы согласны?

Хуже, чем кюре, настоящий архиепископ.

Людовик смотрел на меня.

– Конечно, – ответил я.

Он попросил меня снять куртку. Встал, пошел поискал ножницы около своих компьютеров, отрезал широкую ленту пластыря и заклеил мне рот. Это мне не понравилось. Хорошо еще, что в тот день у меня не было насморка. Потом он надолго вышел из кабинета, и мы с Людовиком торчали там одни, как дураки.

– М-м-м-м… М-м-м… – мычал я ему, вышагивая как пингвин.

Людо веселился. Когда он вот так вот щурил глаза, я видел его мать. Вылитая Надин в молодости. Та же очаровательная мордашка. Тот же остренький носик.

Доктор вернулся с желтой пластиковой соломинкой. С такой, через которую дети пьют свои лимонады. Скальпелем он прорезал в пластыре крохотное отверстие и вставил мне в рот соломинку, а потом спросил, могу ли я так дышать. Я кивнул головой.