Так я и ушел из обсерватории, ничего нового не узнав. Волей-неволей эту проблему я оставил в покое, но совсем ее забыть не удалось: загадочные существа преследовали меня во сне, то в виде студенистых облаков, похожих на надутые ветром паруса, то в виде закованных в броню осьминогов. Амета заметил, что мое воображение попросту создает комбинации знакомых образов, да иначе и быть не может: то, чего мы не знаем, нельзя вообразить себе ни в целом, ни в отдельных деталях.
Через две недели после того, как мы свернули к Проксиме, ее диск закрыл десятую часть неба. Холодильные установки «Геи» работали с большой нагрузкой, чтобы поддерживать на корабле нормальную температуру. Астрофизики почти уже совсем не покидали своих обсерваторий.
На восемнадцатый день утром, выйдя на палубу, я почувствовал, как пышет сквозь стены жар. Диск красного солнца, казалось, стоял неподвижно. Его вращение можно было угадать только по движению темных пятен, окруженных венцом пламенеющих языков. Хотя холодильники работали во всю мощь, температура на корабле поднималась на одну пятую градуса в час, и к полудню термометры уже показывали 32 градуса по Цельсию. На смотровой палубе было трудно выдержать даже несколько минут: холодный ветер, который гнали туда вентиляторы, не мог побороть жару.
Диск карлика – фактически это был вытянутый наискось огненный неизмеримый пласт, простиравшийся во все стороны до звездного горизонта. Небо над «Геей», то ли в результате оптической иллюзии, то ли из-за того, что лучи карлика действительно проходили сквозь межзвездную пыль, обрело цвет застывшей крови. Сквозь этот багровый мрак едва пробивался свет самых ярких звезд. Любопытствующие беспрерывно появлялись на палубе и сразу уходили, вспотевшие, запыхавшиеся; в своих воспаленных глазах они словно уносили отражение только что созерцаемых лучей. Иногда красное солнце казалось чудовищных размеров воронкой с вывороченными краями. Со дна его воронки поднимались протуберанцы: одни из них – так медленно, что изменения в их формах невозможно было уловить глазом; другие появлялись из хромосферы стремительно, пружинистыми движениями, словно огненные змеи. Дугообразная линия диска карлика отделялась от темного неба взлохмаченными языками пламени. Вращение карлика выглядело как величественное перемещение темных пятен на фоне ослепительного огненного пространства.
В этот день даже во внутренних помещениях температура достигла сорока градусов. Вечером в амбулаторию явился второй ассистент астрогатора Пендергаста, молодой Канопос. Он жаловался на сильную боль в голове, ломоту в спине и общую слабость. Пульс у него был странно замедлен. Я назначил ему стимулирующие препараты и проинформировал Ирьолу, что, по моему мнению, болезнь Канопоса вызвана резким повышением температуры на корабле. Я поместил больного в изолятор, где температура поддерживалась на уровне двадцати пяти градусов, в то время как на палубах она за ночь поднялась до сорока четырех.
Состояние Канопоса на следующий день меня очень встревожило. Температура повысилась, селезенка набухла, общее самочувствие ухудшилось, анализ крови показал уменьшение количества лейкоцитов. Около полудня больной начал бредить.
Средства, примененные мной, не принесли улучшения, и я вызвал на консилиум Шрея и Анну. Характер болезни был для нас непонятен. После консилиума я пошел к Ирьоле и на этот раз категорически потребовал прекратить полет к солнцу. Астрофизики отнеслись к этому весьма сдержанно, так как по плану мы должны лететь к красному карлику, пока температура на корабле не достигнет 56 градусов, а сейчас она не превышала 47; несмотря на это, я продолжал настаивать на своем. Трегуб обратил мое внимание на то, что, помимо Канопоса, никто до сих пор не заболел, и спросил, уверен ли я, что заболевание Канопоса связано с повышением температуры. Хотя я не был в этом уверен, но продолжал настаивать, и астрогаторы решили уступить.
В три часа пополудни «Гея» уменьшила скорость, произвела поворот, описав дугу с огромным радиусом, и начала удаляться от карлика со скоростью 50 километров в секунду. Состояние больного ухудшалось. Я сидел около него до полуночи; он бредил, температура поднялась до сорока градусов, сердце начало слабеть, как бы под влиянием таинственного яда. Я провел уже две ночи на ногах и так устал, что почти не мог сопротивляться сну; в два часа меня сменила Анна. Я отправился к себе, чтобы поспать несколько часов, но в четыре утра раздался телефонный звонок.
Услышав первые слова Анны: «Острая сердечная недостаточность, состояние угрожающее», я, полусонный, вскочил с постели, набросил халат и побежал в больницу.
Больной был без сознания. Воздух со свистом вырывался из его запекшихся губ; все тело содрогалось от сухого мучительного кашля; стрелка пульсометра перешла отметку 130. В ход была пущена кислородная аппаратура, уколы, поддерживающие кровообращение; я начал даже подумывать о применении искусственного сердца, но это было абсолютно противопоказано из-за признаков общего отравления. Я разбудил Шрея; он появился через несколько минут. Втроем мы снова попытались установить причину таинственного заболевания. Было уже очевидно, что оно не имеет ничего общего с тепловым ударом. Мы еще раз произвели анализ крови на микробы (на «Гее» их совершенно не было, но мы считались с возможностью заноса болезнетворных микроорганизмов с корабля атлантидов) – он дал отрицательный результат.
Сделав все, что было возможно в этой обстановке, я вышел на несколько минут на пустую – было около пяти часов утра – смотровую палубу. Слышался глухой, монотонный шум работавших на полную мощность холодильников. Я шел задумавшись, не обращая внимания на вид за стеклянной стеной; вдруг мне прямо в глаза ударил свет. Я остановился.
В первую минуту я увидел лишь красное пламя – не неподвижную, тяжелую массу раскаленной стали, а полужидкий, клочковатый океан хромосферы. Приглядевшись, стал различать детали. Стена пламени, закрывавшая три четверти неба, на первый взгляд однородная, казалась теперь живой. Там бушевали какие-то багровые леса, сквозь их беспорядочную гущу пробивались протуберанцы; они разветвлялись, троились, множились, раздувались, превращаясь в огненных чудовищ, горевших кровавым пламенем, в какие-то ужасные рожи – их пылающие челюсти то открывались, то закрывались. Они существовали несколько минут, затем вздымались и рассеивались, а на их месте, как бы взметенные невидимым вихрем, всплывали новые. Иногда извержению протуберанцев предшествовало появление двух вращающихся в разные стороны огненных столбов, более темных, чем окружающий океан. Кое-где пылающая поверхность начинала закручиваться, потом внезапно разбухала и выбрасывала молнии, которые разрастались ввысь с ужасающей быстротой, затем становились слабее и бледнее; потом их ослепительное сияние приобретало оранжевый оттенок и сквозь них просвечивали глубокие слои непрерывно колеблющейся хромосферы.
Это было неописуемое зрелище. После нескольких лет беспредельного мрака, леденящей пустоты, в которой каменел от холода самый летучий газ, я видел теперь, как за хрупкой стеной «Геи» вздымалась не гора, не море, а сплошной гигантский мир огня, в котором, казалось, распадался, таял наш корабль – ничтожная крупинка металла, повисшая над ослепительной бездной.