Мировая история в легендах и мифах - читать онлайн книгу. Автор: Карина Кокрэлл cтр.№ 89

Старуха улыбнулась своим мыслям. Да, Сусанне Фонтанаросса выдалась нелегкая жизнь, в Савоне это вряд ли стал бы кто-то отрицать, но вот с памятью на старости лет ей повезло: ей дана была милосердная память.

Христофор успокоился и смирился: мать его уже не узнает. А она неожиданно спросила:

— Скажите, вы здесь не затем, чтобы украсть у меня что-нибудь, синьор Кристофоро? Я ведь слепа.

— Нет, madre, у меня все есть. Я — вице-король всех островов в Океане.

Это была чистая правда. Недавно в Барселоне ему был пожалован королями и этот титул. Сказав это, он горько засмеялся и смеялся долго. Его всю жизнь называли безумцем! Под этими прокопчеными матицами он им себя действительно почувствовал!

— Это хорошо, ваше вице-королевское величество. В мой дом не часто захаживают короли. И если ничего украсть вы у меня не собираетесь, чему обязана я чести вашего визита?

Они уже смеялись вместе. Безумная мать и безумный сын.

— А пришел я для того, madre, чтобы сесть вот здесь, на вот этой здоровенной, не иначе набитой шерстью, подушке у тебя в ногах и рассказать тебе о том, что случилось с твоим сыном Кристофоро.

Старуха прекратила смех и сказала печально:

— К великому моему сожалению, у меня никогда не было детей, но россказни какой-то женщины, которая часто приходит сюда, про каких-то горожан, которых я совершенно не знаю, так скучны, что я с удовольствием послушаю, если вы расскажете мне что-нибудь интересное.

И тогда он взял со стола кувшин вина, оставленного Розиной, и пригоршню мелких зеленых маслин, сел у матери в ногах и стал рассказывать о том, как жил все эти годы. Его рассказ звучал бодро и даже победно. И он услышал:

— Бедный, бедный синьор Кристббаль… — Она погладила его по голове, и к его глазам подступили слезы. — Вы очень похожи на одного господина, которого я знавала в молодости. Хотя в мире так много похожих людей!

Он привыкал к ее надтреснутому голосу. Пальцы матери, когда-то мягкие, теплые и тяжелые, теперь превратились в черепаховые гребни, когда она касалась его волос. И все же со стороны все выглядело совершенно так, словно возвращение все-таки состоялось.

Поначалу Розина подслушивала за дверью, но дверь была толстой, тяжелой, и ей удавалось подслушать не так уж много и еще меньше понять. Розина подумала, что этот синьор Коломбо, скорее всего, не очень счастливый человек, несмотря на его прекрасный бархатный плащ, богатую перевязь и великолепные сапоги самой лучшей испанской кожи. Потому что счастливые и благополучные люди сидят по домам, ну, в крайнем случае съездят по торговым делам — например, как синьор Джакомо или ее племянник Фабио — и к воскресенью обычно возвращаются, им незачем таскаться и чего-то там годами искать по свету! И Розина вздохнула, и поблагодарила Господа, и с этой мыслью пошла спать наверх.

По узкой улице все носился старый знакомый, лигурийский бешеный ветер, выл в каминной трубе, словно тоже вел какой-то рассказ, который никто не понимал и не слушал.

Христофор говорил до утра, пока не устал и не улегся даже ветер…

А начал он с самого для себя неприятного:

— Однажды ночью отец… Доменико… явился мне на палубе корабля.

Когда безумен сам, нет ничего лучше, чем рассказать другому безумцу обо всем, что тебя беспокоит. Тот никогда не осудит, потому что не будет слушать, а потому не будет и перебивать…

Христофор поведал матери все, особенно то, о чем не рассказывал никому: и о крысах в савонском порту, и о сгоревшем капитане Ксеносе, и об убийце с острова Корво, и о своей встрече со Смертью в странном месте под названием Сагреш, и о том, как завлекла их с братом в Лиссабоне одна женщина в очень опасную игру, которая чуть не стоила им жизни, и о своей несчастной Фелипе, и о сыновьях — Диего и Фернандо, которые сейчас в монастыре JIa Рабида и которых он любит больше всего на свете, и о книжице безумного губернатора Порту-Санту, и о самой великой на земле женщине, которую он возжелал…

И, наконец, вскочив и жестикулируя, словно в детстве, он рассказал матери о самом главном — о том восторге, который однажды чуть не остановил его дыхание, чуть не разорвал ему внутренности, когда он в изнеможении опустился на мокрый белый песок невиданного, открытого им Эдема, к которому шел всю жизнь…

Когда Христофор рассказывал и смотрел на огонь в очаге, так легче было представить, что за спиной сидит не эта забывшая его безумица, а мать, такая, какой он ее помнил. Сусанна давно перестала гладить его по голове, и он подумал, что она заснула, поэтому он на нее и не оборачивался.

Над крышей вдруг истошно провопила пролетающая чайка, крик гулко усилила каминная труба, и он вспомнил: все началось с того рокового воскресенья, когда утром в открытое окно спальни залетела маленькая белая чайка, почти птенец, и стала биться до крови о раму, и противно, жутко кричать, как мучимая в аду душа грешника. И они с матерью и Бартоломео все махали и старались выпустить ее, и наконец она вылетела, и только несколько окровавленных перьев медленно и плавно оседали на пол. И мать, тогда молодая и разумная, смотрела, как оседали эти перья в солнечном луче и пляске пыли, и как-то бессильно и глухо сказала: «Не к добру».

— Madre… — очень тихо, слишком тихо сказал человек, который назвался ее сыном. — Если безвестный савонский ткач открывает новую землю за океаном и становится адмиралом и королем, все это может быть дано только Богом? Только Его милостью? Им — и… никем иным?.. Ведь так?

Он обернулся.

Сусанна не спала. Она смотрела на сына так, будто наконец увидела его и узнала…

— Бывает и так, и эдак. Смотря, какую этот ткач заплатил цену… — ответила отрешенно, думая сейчас о другом. И вдруг — всплеснула руками торжествующе:

— Я вспомнила! Вспомнила! Португальский корабль! Энрике, Энрике золотоволосый! Он приплывал на португальском корабле! Большой корабль, паруса с крестами! Вам, ваше вице-королевское величество, не приходилось ли встречать моего благородного синьора Энрике?

Старой Сусанне Фонтанаросса за ее нелегкую жизнь дана была милосердная память…

Суббота в доме Доменико Коломбо несколько отличалась от остальных дней. По субботам все они — отец, мать, младший брат Бартоломео и он, Кристфоро, — принимали сырую шерсть у молчаливых, коренастых крестьян с кирпичного цвета лицами, потом мыли ее в огромных чанах, потом раскладывали, словно множество маленьких убитых зверюшек, на полосатых холстинах во внутреннем дворе для просушки. Со всем этим им иногда помогали три старухи-вдовы с соседней улицы. Эти благочестивые синьоры носили только черное и были очень похожи на ведьм, особенно когда сосредоточенно и молча крутили колеса прялок.