План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Алан Кларк cтр.№ 128

Нечего удивляться тому, что «наступление Штейнера» так и не осуществилось. День прошел в получении ряда разобщенных донесений от разных частей вплоть до батальонного уровня, показывавших постепенное, необратимое размывание фронта вокруг Берлина. Русские танки вели обстрел Ораниенбурга, откуда в спешке эвакуировался инспекторат концентрационных лагерей, а южнее города вышли к Эльбе у Торгау.

С осознанием того, что день прошел, а его приказы – самые решающие приказы, как ему казалось, какие он когда-либо отдавал, – не были выполнены, Гитлер впал в пароксизм ярости. По всем воспоминаниям, сцена, устроенная в конце этого дня на совещании, вероятно, заставила побледнеть все предшествующие беснования Гитлера. В течение трех часов присутствовавшие дрожали.

Кейтель, Йодль, Бергер, два адъютанта Гитлера, даже доктор Морелль («Я не нуждаюсь в ваших препаратах и смогу продержаться», – сказал ему Гитлер), все они покинули бункер в последующие сутки, чтобы больше не вернуться. Геббельс по радио возвестил, что «фюрер в Берлине, что он никогда не покинет Берлин, и что он будет защищать Берлин до последнего». В этот вечер сотрудники штаба, оставшиеся в бункере, начали жечь там документы.

Худшее было еще впереди. Рейхсмаршал Геринг, услышав об истерической сцене 22 апреля и ухватившись за какую-то фразу, якобы о «переговорах», которую Гитлер адресовал Кейтелю и Йодлю, начал энергично действовать и послал телеграмму в бункер. Несмотря на верноподданную фразу, добавленную, очевидно, по зрелому размышлению, что «слова не повинуются мне, чтобы выразить…» и т. п., смысл послания был болезненно ясен. Геринг входил в наследство: «…Полное руководство рейха со свободой действий как внутри, так и вовне… Если от вас не последует ответа до десяти часов вечера сегодня, я буду считать, что свобода действий у вас отнята и что условия вашего указа ^[139] выполнены, и буду действовать на благо нашего отечества и нашего народа».

Шпеер сказал о Гитлере после войны: «Он мог свирепо ненавидеть и в то же время прощать почти все тем, кого он любил». И узы прежнего товарищества оказались для него слишком прочными, чтобы он смог полностью изменить свое отношение к закадычному приятелю с двадцатилетним стажем. Этим делом занялся Борман, приказавший службе СС в Оберзальцберге немедленно арестовать Геринга, но фюрер настоял на том, чтобы ему была сохранена жизнь в виду его прежних заслуг перед партией. Это решение фюрера было должным образом передано Борманом рейхсмаршалу по телеграфу в тот же вечер.

Все желания рейхсляйтера Бормана начали осуществляться с леденящей точностью. Всего через несколько дней последовала вторая часть – устранение Верного Генриха. Дело в том, что «национальный вождь» решился наконец взять на себя задачу формирования нового правительства, партии национального единства (название было придумано Шелленбергом), состоящего главным образом из высших чинов СС, которые должны были заняться административными делами, в то время как Гиммлер, Шелленберг и Шверин фон Крозиг будут ведать дипломатией.

28 апреля новость об этих делах Гиммлера достигла бункера. Гитлер уже не мог больше ничего сказать. Он уже излил всю свою жалость к себе, говоря с Ханной Рейч 26 апреля:

«Теперь ничего не осталось! Не сохранили ни верности, не посчитались с честью; нет такой злобы, нет такого предательства, которые бы не навалились на меня. Это конец».

Сам Берлин был обречен с момента назначения Дёница и Кессельринга. Ибо это было молчаливым признанием того, что отныне Германии придется сражаться – если она вообще сможет это делать – двумя частями, и раз эти части все время сокращались, находившийся между ними город должен был неминуемо пасть. Гейнрици и группа армий «Висла» быстро оттягивали назад свой правый фланг, чтобы образовать южную стенку «квадрата», опирающегося на Балтику и Эльбу. Шёрнер, с самыми сильными войсками, оставшимися у рейха, прочно завяз в Карпатах. Венк, назначению которого так энергично сопротивлялся в январе Гитлер и который теперь командовал армией против американцев, получил личное послание, написанное от руки вечно покорным фельдмаршалом Кейтелем. Он умолял Венка повернуться спиной к Эйзенхауэру и двигаться на восток, на спасение Берлина. Венк двигался крайне медленно. Гарнизон же Берлина, если не считать кое-как вооруженные нерегулярные войска, насчитывал уже менее 25 тысяч человек: 57-й корпус Муммерта из двух регулярных, но малочисленных пехотных дивизий; дивизия СС «Нордланд»; батальон французских СС («Шарлемань») и охранный батальон СС Монке.

Гром артиллерийского обстрела русских теперь слышался в тоннелях самого бункера, и к 27 апреля советские танки прорвались к Потсдамской площади. Из сада рейхсканцелярии сквозь треск стрелкового оружия слышался грохот их танков. Под землей человек, заставивший содрогнуться мир, сам трясся от подавляемой истерики и мук отказа от привычных успокоительных лекарств. Его приказы теперь могли доходить только до нескольких частей, среди которых фанатичный гитлерюгенд продолжал оборонять мосты через Шпрее в надежде на ожидаемый подход «деблокирующей» армии Венка и французов, трое из которых – такова ирония истории – были последними, кого Гитлер успел наградить Рыцарским крестом. Фюрер, у которого под ружьем еще было почти 6 миллионов человек, мог распоряжаться едва ли одной дивизией. Ни одно восхождение в истории не было таким бравурным, ничья власть так абсолютна, ни одно падение так стремительно.

Но по крайней мере, осталась одна черта характера Гитлера – его личная храбрость. Он сказал, что останется в Берлине и умрет в нем. Так он и сделал. Гитлер мог презирать прусскую аристократию, но было мало уходов со сцены истории, при которых так скрупулезно был соблюден рыцарский кодекс.

Гитлер написал свое завещание, сказал несколько слов каждому из окружавших его людей, прощаясь с ними, отравил свою верную собаку. Затем на официальной церемонии «сделал честной женщиной» свою любовницу, удалился в аванзал и застрелился.

Он сам написал свою эпитафию за двадцать лет до этого:

«В редкие моменты человеческой истории иногда происходит так, что в одном человеке соединяются практический политик и политический философ… Такой человек стремится к целям, которые постижимы только для избранных. Поэтому его жизнь разрывается ненавистью и любовью. Протест современного поколения, которое не понимает его, борется с признанием будущих поколений, для которых он также работает».

В течение нескольких часов магия еще не исчезала. Борман, справедливо опасаясь, что известие о самоубийстве фюрера лишит бункер всякого ореола власти, продолжал слать телеграммы Дёницу, Кессельрингу, Шёрнеру, не упоминая о смерти Гитлера. Тела Гитлера и Евы Браун были вынесены по аварийной лестнице в сад, где совсем недавно бегала и принюхивалась Блонди на своих ежедневных прогулках с сержантом-эсэсовцем, и опущены в воронку от бомбы. На них вылили несколько канистр бензина и подожгли.

Когда пламя взметнулось к небу, напряжение повиновения, окутывавшее бункер и сам рейх, ослабло. В когда-то священном зале для совещаний курили. И когда это известие распространилось повсюду, огромная структура германской военной машины рассыпалась. В безумном порыве «спасайся, кто может» люди сбрасывали мундиры, сбривали усы, прятали золото и документы, жгли все, что могло навредить им, – от флагов до любительских фильмов. Только германская армия сохраняла до конца видимость дисциплины, иногда даже обмениваясь выстрелами с эсэсовцами ^[140]. Но внушавшие ужас «черные ландскнехты» были готовы на все, лишь бы спасти свою шкуру.