План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Алан Кларк cтр.№ 119

Но как раз в этот момент, когда русские войска потоком вливались в перешеек между Одером и Вартой, их выступ начинал принимать классически-уязвимое очертание, которое можно было сравнить только с германским выступом, когда они заполнили излучину Дона в своем броске к Сталинграду.

Гудериан четко знал, что следует делать. Он инстинктивно ощущал истощение русских даже в момент их побед. Он видел, какой долгий путь они прошли, как много островков сопротивления оставили за собой. Он лучше, чем кто-либо, знал, насколько хватает срока службы танковых гусениц, на какой стадии команда танка доходит до полного изнеможения, где тот уровень, ниже которого не может снижаться система снабжения.

Понимая, как этот человек, танковый бог, борется с техническими трудностями и противниками, нельзя не почувствовать к нему уважения. Он знал, что для повышения эффективного контрудара нужно время. Однако ему приходилось сталкиваться с одним разочарованием за другим в усилиях осуществить свои планы. Первым было назначение Гиммлера командующим группой армий, которую он выбрал для выполнения задачи. Тем самым была сведена к минимуму возможность самому руководить сражением. Затем, на совещании 27 января, Гудериан получал еще один удар от Гитлера. Тот сообщал ему, что он решил направить 6-ю танковую армию (головные элементы которой должны были прибывать с Запада уже на следующий день) на освобождение Будапешта вместо использования ее на Одере. Эта тема обсуждению не подлежала. В тот вечер Гитлер не желал никого слушать, кроме начальника управления кадров армии, генерала Бургдорфа. Бургдорф принадлежал к тому презренному племени придворных, которые процветают, беззастенчиво паразитируя на настроениях и вкусах тирана, до полного забвения своих прямых служебных обязанностей. Тогда он развлекал фюрера рассказами о мерах, к которым прибегал Фридрих Великий, борясь с «ослушанием», и смаковал подробности некоторых его приговоров. Они привели Гитлера в восторг, и он воскликнул: «И люди еще воображают, что я жестокий! Хорошо было бы [среди присутствовавших было не много людей, кому бы это могло понравиться] заставить всех крупных руководителей в Германии ознакомиться с этими приговорами».

Когда Гитлер пребывал в подобном настроении, к нему нечего было обращаться с конкретными делами. И Гудериан решил искать поддержку, второй раз за эти две недели, у представителя гражданской власти. Начальник Генерального штаба нашел в Шпеере человека и более убежденного, и более смелого в своих высказываниях, чем Риббентроп. Шпеер составил доклад, который исходил из чисто экономических реальностей и ничуть не посягал на критику военного гения фюрера. Доклад открывался категорическим заявлением – «Война проиграна». Когда Гудериан вручил его фюреру «как документ крайней важности, представляемый по неотложному требованию министра вооружения», Гитлер взглянул на первую фразу, затем подошел к сейфу, положил туда доклад и запер, не сказав ни слова. Спустя несколько дней, все еще не получив ответа, Шпеер попросил Гитлера поговорить с ним после вечернего совещания. Гитлер отказал, сказав: «Все, что он хочет, это снова говорить мне, что война проиграна и что я должен положить ей конец». После этого Шпеер вручил копию своего меморандума одному из адъютантов СС, который понес его фюреру. Не взглянув на него, Гитлер приказал адъютанту положить его к нему в сейф. Потом он повернулся к Гудериану и сказал ему: «Теперь вы можете понять, почему я теперь отказываюсь говорить с кем-либо наедине. Каждый, кто хочет поговорить со мной с глазу на глаз, всегда делает это, потому что хочет сказать мне что-нибудь неприятное. Я не могу выносить этого».

Бездействие Гитлера на этой стадии войны было особенно досадно, потому что данные показывают, что в первые десять дней февраля русские находились в самом уязвимом положении. Развитие успеха Жукова в прорыве на Варте велось слишком малочисленными силами, и русские достигли Одера благодаря полному развалу обороны, а не своему усилию. На бумаге Жуков располагал четырьмя отдельными танковыми бригадами, но реальная численность ^[127] не превышала двух – около 600 танков, из которых большинство, вероятно, нуждалось в неотложном обслуживании и ремонте.

На левом фланге Жукова находился Конев, продвинувшийся не так глубоко и встречавший менее упорное сопротивление, но имевший большую численность. Он быстро подошел вплотную к верхнему Одеру по всей его длине с танками 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко и пехотой (52-я армия Коротеева). Но даже там русские не могли замкнуть кольцо окружения 1-й танковой и 17-й армий. Оба этих соединения были отрезаны от Харпе в районе Катовиц, но им удалось с боями проложить себе путь на юг и ускользнуть через Карпаты в последние дни января. Генералу Рыбалко также не удалось ликвидировать все немецкие плацдармы на восточном берегу Одера. Бреслау так и остался костью в горле у Конева, как и Глогау у Жукова ^[128].

Еще 23 января Конев приказал Рыбалко держать оборону вдоль оси Лигниц – Бунцлау и повернуть массу своих танков назад в юго-восточном направлении, чтобы ликвидировать немецкие силы, группировавшиеся, как считали, вдоль левого берега Одера. Та же самая обеспокоенность флангами заметна в приказах Рокоссовскому и Черняховскому очистить Восточную Пруссию. Для этой цели было выделено не менее пяти мотострелковых армий, действиями которых координировал Василевский как личный представитель Ставки, тогда как у Жукова и Конева было всего только четыре армии. Удобство коммуникаций тоже сыграло свою роль, потому что было гораздо проще направлять медленно двигавшуюся пехоту на север, чем прямо на запад через опустошенные территории Польши и Померании. Но не было и сомнений в том, что эти диспозиции стали результатом политики, задуманной Ставкой до начала наступления, которой она продолжала держаться, несмотря на полученный опыт и, вероятно, вопреки рекомендациям боевых командиров.

Та же осторожность, которая понуждала Сталина даже в самое тяжелое время сохранять в своих руках резерв из 10–20 дивизий, теперь заставляла его действовать с особой осмотрительностью. Вероятно, этому способствовали три фактора. Во-первых, само упорство сопротивления немцев в Курляндии и Венгрии могло служить признаком какого-то зловещего хитрого плана, в существование которого было куда легче поверить, чем поверить правде – безумной, отчаянной иррациональности, не нуждавшейся ни в каких планах. (Должно быть, в Ставке было много людей, помнивших свою радость осенью 1942 года оттого, что немцы принялись разрежать свою линию перед армиями Голикова и Ватутина под Воронежем.) Во-вторых, советские армии уже дважды были застигнуты врасплох, будучи чрезмерно растянутыми. Им сильно досталось от Хоссбаха в Восточной Пруссии в октябре 1944 года, и еще более серьезное поражение они понесли во время контрнаступления Манштейна в феврале 1943 года, когда немцы вновь овладели Харьковом. Причиной обеих неудач стали самонадеянность и отставание снабжения. Их стратегическое значение было непомерно преувеличено, что вызвало какой-то «комплекс неполноценности», заставлявший Ставку переоценивать возможности немцев вплоть до самого конца войны. В-третьих, в расчетах русских присутствовал политический элемент. Они считали, что, если им придется потерпеть даже небольшой отпор – например, снова отойти на территорию Польши, – их влияние за столом мирных переговоров может сильно пострадать. Западные союзники еще не начали свое наступление. Если бы русским удалось закрепиться на Одере, менее чем в 40 милях от Берлина, они могли бы позволить себе ждать, пока их соперники не пересекут Рейн, и только тогда сделать последний рывок. Проявленная немцами в Арденнском наступлении сила удивила Ставку меньше, чем Верховное командование союзных экспедиционных сил, и подтвердила их мнение, что отныне Восточный и Западный фронты должны оказывать согласованное давление.