– Спасибо, что зашла, – сказал он. – Твое лекарство очень помогло.
Он вышел с ней на крыльцо, оставив входную дверь открытой, чтобы Глория могла их видеть.
– Извини, если доставила тебе неприятности, – прошептала Джоан.
– Все в порядке.
Ему хотелось обнять ее, но он держал руки по швам.
– Успокойся, ладно?
– И ты тоже.
Он проводил ее взглядом до машины, а затем, вздохнув, вошел в дом и закрыл дверь.
– Вы вдвоем, похоже, неплохо проводили время, – сказала Глория.
– У нас выдался тяжелый день.
– И вам нравится вот так успокаивать друг друга?
Он перегнулся через столик, наполнил свой бокал шампанским и уселся в кресло-качалку.
– О, это верный ход. Держаться от меня подальше.
– Ты просто не в духе.
– А почему я должна быть в духе, зайдя сюда и обнаружив Джоан, причем уже изрядно под мухой?!
Дэйв прокрутил в голове несколько избитых отговорок: «это не то, что ты думаешь»; «да между нами ничего и не было»; «у тебя нет поводов ревновать»…
Враки.
– А что мне оставалось делать? Не пускать ее?
– И упустить удовольствие в ее компании? Трудно представить.
– Да она и забежала-то всего на пару минут…
– О, подозреваю, это была очень… насыщенная пара минут. Я видела это милое платьице, в которое она вырядилась. Я видела вину на твоем лице… и на ее. Чем вы занимались до моего неожиданного появления? Полагаю, не только пили шампанское.
– Не начинай, Глория.
– О, я задела за больное?
– Сегодня меня порезали. И я действительно не в настроении для подобных сцен.
– А она что, не подняла твое настроение поцелуями?
– Да что с тобой такое?
– Со мной? – Ее брови выгнулись в дугу.
– Ты превратилась в настоящую стерву. Последние пару недель ты ведешь себя так, будто единственная твоя забота – отравлять мне жизнь. Цепляешься ко всему: не к моим предпочтениям в еде – так к моим убеждениям. Не достаешь меня – поливаешь дерьмом Джоан. Меня от этого уже тошнит.
– А меня тошнит от нее. Тебе это не приходило в голову? Мало того, что ты проводишь с этой девкой по восемь часов на работе, ты только о ней и твердишь: Джоан сказала то, Джоан сделала это. Приходила к нам на барбекю, даже в выходной от нее покоя нет.
– Успокойся.
– Можешь сказать, сколько раз мы трахались с тех пор, как она влезла в нашу жизнь?
Дэйв ничего не ответил. Он только глотнул шампанского.
– Ни разу. Ни разу!
– Ну…
– И я догадываюсь почему. Ты занимаешься этим с ней, верно? Верно?!
– Мне кажется, тебе сейчас лучше уйти.
– Ты с этой шлюхой…
– Замолчи! – Он вскочил на ноги и указал ей на дверь. – Пошла вон. С меня довольно.
Глория встала, глядя на него и качая головой:
– О, вот это мило. Очень мило. – Она пошла к двери, не оглядываясь. – Та-та, Глория, я здорово с тобой поразвлекся, но настало время тебя бросить. Тебе далеко до золотой сучки-амазонки. Вали отсюда, есть деваха получше.
– Постой, – сказал Дэйв.
Он не хотел, чтобы она оставалась; он хотел, чтобы она ушла, но только не так. Пусть она и несла ужасный, гнусный вздор, будто ненормальная.
Она открыла дверь.
– Глория.
Она остановилась. Обернулась, приподняв брови.
– Разве свиньи могут говорить? Разве они могут извиняться? Их тоже гложет чувство вины? Ну-с, что наша свинья имеет сказать?
Ей все как об стенку горох, подумал он. И сказал только:
– Хрю-хрю.
17
Вместо того чтобы уйти в шесть, как вчера, Робин взяла себе небольшой перерыв. Она съела хот-дог, вернулась к лестнице на пляж и продолжала играть и петь.
Только вряд ли от этого будет какой-то прок.
После того как Фанленд окутал вечерний туман, народу резко поубавилось и уж тем более практически не осталось людей, готовых стоять и слушать ее музыку. Несмотря на то что ветровка была теплой и непродуваемой, холодный ветер проникал сквозь джинсы, вызывая дрожь. В перчатках играть она не могла. В перерывах между песнями приходилось отогревать руки под мышками.
Играя на холоде для двух или трех человек и иногда получая за усилия четвертак, она мысленно переносилась в места, где хотела бы сейчас оказаться. В теплые места. В кафе, кинотеатр, в свой спальный мешок наконец. Она даже представила себе, как снимает номер в мотеле и забирается в ванну, полную горячей-прегорячей воды.
Но вместо этого она вынуждена находиться здесь. Спасибо тебе, Поппинсак.
Отрабатывать жалкие гроши, чтобы иметь возможность обосноваться в каком-нибудь теплом месте, а завтра или послезавтра покинуть этот городишко, набитый бомжами, ворами и троллерами.
Весь день она высматривала упитанного старичину в куртке из оленьей кожи и шляпе с перьями.
Наверняка схоронился где-то, на случай, если она не внимет его совету бежать из города.
Пока ее руки были заняты попурри из песен Стивена Фостера (которое в тот момент все равно никто не слушал), в голове снова и снова прокручивалась одна и та же сценка.
Вот она прячется в темноте, а Поппинсак, пошатываясь, выходит на гребень омытой лунным светом дюны. Он замечает ее и приподнимает шляпу.
«Эгей! – говорит он. – Мы встретились вновь! Как поживаешь, птичка-невеличка?» Притворяясь, что рад ее видеть, он спускается вниз по склону.
Она стоит, направив на него нож:
«У тебя есть кое-что, принадлежащее мне, вороватый крысюк».
«Вздор и чепуха».
«Выворачивай карманы», – требует она.
«Ты заблуждаешься, милочка. Не касался Поппинсак твоих прелестей, не отнимал сокровища твои…»
– Даже не думай! – вдруг заорала она, вцепившись в банджо, когда какой-то алкаш присел рядом с ней и цапнул сложенную пополам долларовую купюру. – Эй! – Она шагнула к нему, но он отпрянул, развернулся и бросился наутек. Полы пальто хлопали у него за спиной, точно крылья.
Робин смотрела ему вслед, думая, стоит ли бросаться в погоню. Если оставить здесь вещи…
Бомж попытался обогнуть идущего по променаду парня. Внезапно тот вскинул руку, и бродяга треснулся о нее лицом. Он грохнулся на спину. Парень наступил ему на запястье, нагнулся и вырвал банкноту. Как только он поднял ногу, бомж проворно откатился к краю променада, прошмыгнул под перилами и был таков.