История Англии для юных - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Диккенс cтр.№ 101

Двор был полон разодетых в пух развратников и бесстыдниц, а веселый Екатеринин муж унижал и оскорблял ее, как мог, пока она не согласилась считать эти ничтожества своими добрыми друзьями и не унизила себя их компанией. Некая миссис Палмер, ставшая по милости короля леди Каслмэйн, а затем и герцогиней Кливлендской, была самой влиятельной среди этих скверных женщин, и король очень прислушивался к ней почти все время, что он правил. Еще одна веселая дама по имени Молл Дэвис, танцовщица из театра, стала впоследствии ее соперницей. Та же история случилась и с Нелл Гвин, девушкой, которая сперва продавала апельсины, а затем стала актрисой, и хотя у нее было немало достоинств, мне очень неприятно, что она не на шутку влюбилась в короля. Первый герцог Сент-Олбанс был сыном торговки апельсинами. В точности так сын развеселой придворной дамы, которую король сделал герцогиней Портсмутской, стал герцогом Ричмондом. Учитывая все вышесказанное, совсем не плохо быть простолюдином.

Веселому Монарху было до того весело с веселыми дамами и такими же веселыми (и скверными) господами, что все сто тысяч фунтов вскоре у него вышли, и чтобы получить немного денег на карманные расходы, он заключил веселую сделку. Продал Дюнкерк французскому королю за пять миллионов ливров. Когда я вспоминаю о том, как благодаря Оливеру Кромвелю зауважали Англию за границей, когда он добыл нее этот самый Дюнкерк, мне начинает казаться, что Веселый Монарх получил бы по заслугам, если бы его отправили следом за отцом.

Карл, не унаследовав от отца его лучших качеств, как и тот совершенно не заслуживал доверия. В своем письме парламенту из Бреды, он со всей определенностью пообещал уважать все искренние религиозные взгляды. Однако дело его не расходилось со словом лишь до тех пор, пока он не утвердил едва ли не самый несправедливый из всех парламентских актов. Согласно ему, любой священник, не признавший к назначенному дню нового молитвенника, лишался сана и своей церкви. В итоге, около двух тысяч честных людей были изгнаны из приходов, прозябали в нищете и бедствовали. За этим законом последовал другой, названный «Актом о собраниях», запрещавший присутствовать на религиозной службе, если она не соответствует молитвеннику, любому человеку старше шестнадцати лет под угрозой тюремного заключения сроком на три месяца за первое нарушение, на шесть — за второе и каторги за третье. Одного этого акта хватило, чтобы переполнились тюрьмы, которыми в те времена служили страшные подземелья.

Ковенантеры в Шотландии тоже хлебнули горя. Ничтожный парламент, известный как «Пьяный», так как самых ва: жньх из его деятелей мало кто видел трезвыми, собрался, чтобы принять законы, направленные против ковенантеров, и заставить всех поголовно придерживаться одинаковых религиозных убеждений. Маркиз Аргайл, понадеявшись на честность короля, доверился ему, но Аргайл был богат, а врагам маркиза хотелось завладеть его богатством. Маркиз Аргайл был осужден за измену на основании нескольких личных писем, где он одобрил — вполне понятно — покойного лорда-протектора, а не веселого верующего короля. Маркиза казнили вместе с двумя видными ковенантерами, а Шарпа, предателя, некогда дружившего с пресвитерианами, а потом отрекшегося от них, назначили архиепископом Сент-Анрусским, чтобы он научил шотландцев любить епископов.

Дела дома шли весело, и Веселый Монарх объявил войну голландцам в основном по той причине, что они мешали Африканской компании, одним из главных владельцев которой был герцог Йоркский, торговать золотым песком и рабами. Предприняв для начала кое-какие военные действия, вышеназванный герцог поплыл к голландскому берегу во главе флотилии из девяноста восьми боевых кораблей и четырех брандеров. Флотилия эта сошлась с голландской, насчитывавшей не меньше ста тринадцати кораблей. В крупном сражении голландцы потеряли восемнадцать кораблей, четырех адмиралов и семь тысяч моряков. Однако оставшиеся дома англичане встретили известие без восторга.

Ведь в тот самый год и в ту самую пору в Лондоне была Великая чума. Зимой 1664 года пошел слух, что кое-где на окраинах Лондона бедняки помирают от хвори, которая называется чумой. В то время новостей не сообщали в газетах, как сейчас, поэтому кто-то поверил слухам, кто-то — нет, и вскоре о них забыли. Но в мае 1665 года весь город заговорил о том, что болезнь лютует в Сент-Джайлсе, и уносит множество жизней. Вскоре, увы, оказалось, что это ужасная правда. Дороги, ведущие из Лондона, были запружены толпами жителей, устремившимися вон из зараженного города, тем, кто мог оказать в этом содействие, платили большие деньги. Болезнь стала теперь распространяться с такой стремительностью, что дома, где лежали больные, пришлось запереть, чтобы оградить от них здоровых. Снаружи каждая дверь была помечена красным крестом и надписью «Боже, смилуйся над нами!». Улицы опустели, дороги поросли травой, стояла мертвая тишина. С наступлением темноты слышался отвратительный скрежет — это был звук, который издавали колеса погребальных телег: их везли люди, скрывавшие лица за сеткой; прижимая к губам платки, под скорбный звон колокольчиков, они громко и важно выкликали: «Выносите своих покойников!» Тела, уложенные в такие катафалки, сбрасывали при свете факелов в громадные ямы, и некому было произнести над ними погребальную молитву: все боялись и на минуту задержаться на краю жутких могил. Дети, охваченные страхом, убегали от родителей, а родители от детей. Одни заболевшие умирали в одиночестве, лишенные всякой помощи. Других закалывали или душили нанятые сиделки, кравшие не только деньги больных, но и кровати. Третьи сходили с ума, выбрасывались из окон, выскакивали на улицы и от боли и отчаяния топились в реке.

Но и этим не исчерпывались все тогдашние кошмары. Дурные и распущенные люди, обезумев от отчаяния, пьянствовали в тавернах, пели шумные песни, заболевали там, выходили и падали замертво. Боязливые и суеверные внушали себе, будто видят необыкновенные картины — пылающие в небесах мечи, гигантские ружья и стрелы. Кое-кто уверял, что по ночам несметные толпы привидений водят хороводы вокруг ужасающих ям. Один умалишенный, раздевшись догола и водрузив на голову жаровню, полную горящих углей, шатался по улицам, крича, что он пророк и предвещает кару небесную утонувшему в грехе Лондону. Второй все время ходил туда-сюда, восклицая: «Еще сорок дней, и Лондон рухнет!» Третий днем и ночью тревожил эхо на зловещих улицах, и у больных холодела кровь при звуке его низкого хриплого голоса, то и дело возглашавшего: «О, Господь, великий и ужасный!».

В июле, августе и сентябре Великая чума свирепствовала все пуще и пуще. На улицах разводили огромные костры, надеясь остановить заразу, но дожди лили как проклятые и гасили огонь. И наконец подули ветры, обычные, для тех дней в году, что называются равноденствием, когда продолжительность дня и ночи одинакова, и очистили проклятый город. Смертей стало меньше, красные кресты постепенно исчезли, беженцы возвратились, лавки открылись, бледные перепуганные лица замелькали на улицах. Чума не пощадила всю Англию, но в тесном, нездоровом Лондоне она убила сто тысяч человек.

Все это время Веселый Монарх веселился, как обычно, и толку от него не было ровно никакого. Все это время распутные господа и бесстыжие дамы танцевали, играли и пили, любили и ненавидели друг друга, в соответствии с правилами своего веселого круга. Бедствие не заставило правительство стать человечнее, и первым законом, который издал парламент, собравшийся в Оксфорде (приезжать в Лондон было пока опасно), стал так называемый «Акт о пяти милях», ущемлявший права тех бедных священников, которые мужественно вернулись во время чумы в Лондон, чтобы принести утешение страждущим. Этот несправедливый закон, запрещавший им учительствовать в любых школах и приближаться более чем на пять миль к любому городу, большому или маленькому, и к любой деревне, обрекал несчастных на голодную смерть.