Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Долбилов cтр.№ 78

Страница

Реагируя, в частности, на сигналы Назимова из Вильны, Александр II учредил еще один в ряду высших «территориальных» комитетов ^[456] – т. н. Западный. Тем самым принципиальное различие подходов правительства к проблемам Царства Польского и Западного края утверждалось на институциональном уровне. В ноябре 1862 года Комитет приступил к работе. В ее основу должна была лечь программная записка П.А. Валуева. Но министру внутренних дел не удалось сформулировать целостную программу действий. Лично он оставался привержен принципу альянса правительства с польскоязычной элитой западной окраины – альянса, от которого он ждал положительного эффекта для замыслов политических реформ в масштабе всей империи, в частности реформы Государственного совета с введением в него сословного или земского совещательного элемента ^[457]. В то же время события последних месяцев заставляли активнее, чем раньше, оперировать тезисом о русскости Западного края, заявляя, что «правительство в Западном крае не имеет на своей стороне никого, кроме масс сельского населения». С одной стороны, Валуев предостерегал от подавления «польского элемента» силой, от соблазна, по галицийскому примеру 1846 года, «поднять крестьян против помещиков», с другой – рекомендовал поддерживать, «осторожною рукою», «взаимное нерасположение крестьян и помещиков» ^[458].

Таким образом, к началу Январского восстания дебаты между центральной властью и местной администрацией о стратегии окраинной политики были далеки от завершения. Серьезные разногласия оставались и внутри высшей бюрократии. Вместе с тем было бы неверно считать, что лишь восстание 1863 года определило последующую политику властей в национальном вопросе на западных окраинах. Многие ее элементы, идеологические основания и дилеммы уже формулировались как высокопоставленными чиновниками, так и националистически настроенными журналистами до восстания, в контексте реформ, которые сами по себе уже достаточно остро ставили проблему лояльности и идентичности освобождаемых от крепостной зависимости крестьян.

Само собой разумеется, что, отрицая за Западным краем польскость, властям было необходимо сколь можно яснее обрисовать контуры чаемой русскости. Несмотря на широкое к тому времени бытование формулы русского = восточнославянского триединства (великорусы, малороссияне, белорусы) ^[459], этническая и конфессиональная неоднородность населения побуждала чиновников, этнографов и публицистов к разработке более дробных классификаций. Эти локальные, зачастую разнокалиберные категории могли уживаться и взаимодействовать с гомогенизирующими схемами из «высокого» дискурса власти и бюрократии. Сходным образом набиравшая с годами силу политизация статистики населения (очевидная уже накануне Январского восстания) могла в чем-то деформировать, а в чем-то поддерживать автономный научный интерес к мозаике языков, диалектов, «племен», вер, традиций и обычаев. Поставленная перед чиновником или исследователем задача доказать «русское преобладание» в крае не полностью предопределяла выбор критериев идентификации и степень учета специфических вариаций «русскости».

Заметный вклад в формирование представлений имперской элиты об этнорелигиозном составе населения северо-западных губерний внесли соответствующие тома серии «Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба» ^[460]. В этих типичных для эпохи позитивизма компендиумах, содержащих информацию об истории, социальной структуре, демографии, торговле, городах, ландшафте, фауне и флоре, геологии и проч. по каждой губернии, «племенные» и вероисповедные характеристики населения также удостаивались пристального внимания. Тома по Виленской, Гродненской, Минской и Ковенской губерниям были опубликованы в 1861–1864 годах, но отразились в них более ранние тенденции и противоречия в восприятии этничности, присущие самым первым годам александровского царствования. Участвовавшие в проекте офицеры Генерального штаба не имели ни времени, ни средств развернуть независимые разыскания и должны были опираться на сводные данные губернских статистических комитетов, опросы местных должностных лиц, сведения из уже опубликованных трудов, не исключая и польскоязычных. Важным источником информации о «народонаселении по племенам и вероисповеданиям» стали результаты своеобразной переписи, проведенной в 1857–1858 годах местным приходским духовенством, православным и католическим, по анкете авторитетного статистика академика П.И. Кеппена, видного члена Русского географического общества (РГО). В РГО, которое часто выступало клубом, объединявшим реформаторские кадры разных министерств, входили и составители «Материалов…». Совместными усилиями военное ведомство и РГО должны были продвинуть дело, начатое Кеппеном в конце 1840-х годов изданием «Этнографического атласа Европейской России», а затем и более подробной «Этнографической карты Европейской России» (1851), где для проведения этнографических границ новаторски использовался в числе других и критерий языковых различий ^[461].

В генштабистских «Материалах…» не так уж редки наблюдения и замечания, сглаживающие чувство русско-польской конфронтации в землях бывшей Речи Посполитой. Обследовавший Гродненскую губернию подполковник П.О. Бобровский, впоследствии известный знаток истории и культуры, региональный патриот Белоруссии (но не белорусский националист), предлагал, при всей озабоченности господством польскоязычных католических элит, взглянуть на положение в крае сквозь призму неких общехристианских интересов:

Страница