Нюрнбергский дневник - читать онлайн книгу. Автор: Густав Марк Гилберт cтр.№ 91

Франк на мгновение умолк, видимо, исчерпав тему оплаты, после чего перешел к анализу своей защитительной речи.

— Я был первым, кто заявил о том, что все мы — виновны. И Герингу следовало заявить об этом еще в самом начале, а не становиться в позу. Мир исходил криком, желая услышать от одного из нас, на кого смерть уже позарилась, признания в том, что мы согрешили! Но Геринг признаваться не хочет. А Риббентроп? Ну, он же слабохарактерный. А Кальтенбруннер — тот просто лжец. Почему Геринг так и не сказал правды? Может, вы понимаете, почему, герр доктор?

— Это самоочевидно. Потому что собирается до самого конца оставаться в позерах, — ответил я.

— Но он мог ведь сказать, да, вначале все мы были движимы идеалами, что Гитлер нас обманул, опозорил, что мы поддались тщеславию, злому началу в нас, а посему виновны.

— Он слишком самолюбив, чтобы во всеуслышание признать свою вину. Это подпортило бы его имидж. А вы все же пару раз здорово поддали ему.

Франк рассмеялся.

— Да, после чего его адвокат задал перцу моему. Ничего, ничего, пусть себе ворчит! Но он только уставился на меня, но ни слова не сказал. У меня есть все основания злиться на него. Ему следовало хоть что-то предпринять ради того, чтобы остановить эти чудовищные преступления; он был ближе всех нас к фюреру. Я рад, что мистер Додд дал мне возможность абсолютно недвусмысленно заявить о том, что Геринг обогащался, в то время как в Европе шла схватка не на жизнь, а на смерть… Но такого рода люди ничего подобного уразуметь не способны. Они просто думают, что этот процесс — всего лишь некая юридическая перепалка, соревнование умов, а это ведь решающая точка судьбоносного исторического развития. Розенберг заявил мне, что, мол, мне теперь конец. Ну и что? А ему разве нет? Он что же, думает, что обретет избавление? Ему бы ох как понравилось, если бы я, во имя оправдания нашего антисемитизма, заявил, что, мол, евреи представляли угрозу в государственном масштабе. Но я стремлюсь искупить свой грех, чтобы быть с Богом в согласии и не стыдиться поднять на него глаза…

Знаете, что привело меня к осознанию необходимости искупления своей вины? Пару дней назад я прочел заметку в какой-то газете о том, что один мюнхенский адвокат, еврей, доктор Якоби, который был одним из самых близких друзей моего отца, погиб в газовой камере Освенцима. И когда йотом Гесс стал рассказывать о том, как уничтожал два с половиной миллиона евреев, я понял, что именно этот человек хладнокровно отправил на смерть лучшего друга моего отца — симпатичного, открытого, доброго и отзывчивого пожилого человека, а вместе с ним и миллионы других безвинных людей. А я палец о палец не ударил ради их спасения! И пусть я не своими руками убил его, зато своими высказываниями и высказываниями Розенберга — именно они и подталкивали людей на такое!

Зги показания Гесса — смертный приговор всей нации! Они засели у меня в голове. Это окончательный приговор системе, и никому из нас от него не отвертеться! Гитлер рассуждал об искоренении еврейской расы, и мы прекрасно понимали, что он имеет в виду — а теперь Розенберг ударяется в споры но поводу точности перевода слова «искоренение»!

— Подобные высказывания на совести каждого из вас.

Франк мрачно тряхнул головой.

— Да, это так, и Бог тому свидетель. Кто станет это отрицать? Но Гитлер с холодной головой отдал этот приказ; Гесс рассказал нам, как получил его и как его выполнял. Герр доктор, скажите, история когда-нибудь сумеет преодолеть последствия урона, нанесенного цивилизации Гитлером? Нет сомнений, что он, этот дьявол, Гитлер, привел нас ко всему этому. Если бы Гиммлер на свой страх и риск попытался бы предпринять нечто подобное, а Гитлер, узнав об этом, вздернул бы его, тогда все было бы по-иному. Но нет, Гитлер сам отдал такой приказ — он намекает на него даже в своем «Завещании». ^[17] И этот монстр носил личину человеческого существа! Глава государства! Я еще напишу статью о Гитлере для вас, ту, которую обещал, но, понимаете, сейчас мне не позволяет это сделать омерзение. Теперь, когда он разоблачен, и я понимаю, за каким ужасным, отвратительным типом я шел, мне дурно делается.

Опершись локтями о стол, Франк закрыл лицо руками, взгляд его остекленел, будто он впал в транс.

— Это как будто смерть решила принять облик милого человека, к которому потянулись рабочие, юристы, ученые, женщины и дети, чтобы потом погибнуть! А теперь перед нами его истинная личина, без маски, он такой, каким был на самом деле — череп с двумя скрещенными костями! Герр доктор, как же все это ужасно! Мерзко и отвратительно!

Камера Розенберга. Покаянная речь Франка не произвела особого впечатления на Розенберга.

— Не стану спорить, Франк, как оратор, способен увлечь, я вам уже говорил об этом. Он вещает легко, непринужденно, а проходит пять минут — и он спокоен. На сей раз ему выпало вещать не с судейского места и не в качестве обвинителя, а со скамьи подсудимых. Но эта его чувственность так и лезет наружу, к тому же он не лишен музыкального слуха, а такой тип людей меры не знает! Никогда не знаешь, что он в следующую секунду выдаст. Германия обречена на тысячелетия бесчестья! Что-то многовато получается!

— А вы не находите, что пора уже наконец признать свою вину и назвать вещи своими именами? — спросил я. — Ведь этот геноцид — самое ужасное, что пережило человечество за всю свою историю!

Прервав на секунду хождение взад и вперед по камере, Розенберг задумался над моим вопросом и тут же снова решил прибегнуть к своему излюбленному методу защиты — историческим параллелям.

— Да, это, конечно, верно. Но как же быть с тремя тысячами китайцев, погибших в результате опиумной войны? И еще с тремя миллионами, которых но милости англичан отправил на тот свет этот наркотик? А куда причислить 300 тысяч японцев, сожженных атомной бомбой? А кто повинен в гибели тысяч мирных жителей наших городов, подвергавшихся воздушным налетам? Это ведь, насколько известно, тоже геноцид.

— Вся война — один сплошной и никому не нужный геноцид. И войной этой вы обязаны своему фюреру, который, будучи в здравом уме, развязал се, хотя никто в мире к ней не стремился, в том числе и народ Германии. Даже Геринг признает это. И что лично вам мешает взять на себя часть вины за проводимый вами в жизнь пресловутый принцип фюрерства, за вашу пропаганду, перманентно изрыгавшую одну только ненависть, но никак уж не призывы к всеобщему примирению?

Розенберг ловчил, протестовал, не соглашался, представлял доказательства, не чураясь и контратак. Он не сомневается в том, что не его вина, что война все-таки разразилась и дело дошло до таких крайностей. Но — в это внесли свою лепту и Версальский мир, и злокозненные французы, алкавшие мести, и имперские замашки британцев, и угрозы коммунистов устроить мировую революцию, и так далее, и тому подобное.