Нюрнбергский дневник - читать онлайн книгу. Автор: Густав Марк Гилберт cтр.№ 46

Я поинтересовался, не хочет ли он кратко изложить то, о чем собирается писать. Однако Шпеер заявил, что пока что не совсем готов, вот завершится этот процесс, тогда он почувствует себя свободнее.

Камера Франка. Франк по-прежнему нерешителен, ему самому пока что не ясно, как относиться к Герингу.

— Не знаю даже, что думать о Геринге. Иногда чувствуешь, что в нем есть что-то от гипнотизера — нет, правда! Но как он мог в военное время красть эти произведения искусства, когда народ был в таком отчаянном положении?! Вот этого мне никак не понять!

Мы поговорили об эгоизме и себялюбии некоторых нацистских бонз. Я начал приводить цитату из «Фауста» Гете: «В груди моей как бы две души!..» Он закончил за меня этот отрывок и тут же углубился в свою излюбленную тему раздвоения личности; ударившись в эти высокопарные рассуждения, Франк вещал больше для себя:

— Но не забывайте, Мефистофель, он в случае чего тут как тут. Он скажет тебе: «Взгляни! Мир так велик и полон таких соблазнов! Я покажу тебе его! А ты мне за это дашь самую малость — свою душу!»

Чувство меры мало-помалу изменяло Франку, он усиливал речь соответствующей жестикуляцией — раскидывал руки в стороны, совсем как тот мифологический ростовщик, желающий предложить тебе всю неисчерпаемость и загадочность мира в обмен на сущую безделицу — твою душу.

— Так это и было — Гитлер был дьяволом. Он всех нас сбил с пути.

Эта сценка со сбиванием с пути истинного, по-видимому, затронула нечто глубинное в психике Франка, она не покидала его, и он постоянно на нее ссылался.

— Знаете, народ в действительности женственен. В совокупности он — женщина. Он настолько падок на чувства, настолько непостоянен, настолько зависим от отношения к нему, от окружения, настолько легко поддается внушению. Он поклоняется силе, как идолу, вот в чем дело!

Самое удивительное, что для описания народа Франк использовал те же выражения, которыми во время нашей прошлой беседы описывал самого себя.

— И он так жаждет подчинения! — Я пояснил, что Франк рассуждал, имея в виду немецкий народ.

— Да, да! Но не только покорность… Желание и готовность отдаться, как у женщины, вы меня понимаете? Разве это не удивительно?

И тут же разразился внезапным приступом хохота, будто уразумев соль похабного анекдота. Это сравнение могло быть истолковано лишь однозначно.

— В этом и состояла загадка могущества Гитлера. Он встал, сжал кулаки и завопил: «Я — мужчина!» И взревел от сознания своей силы и решимости. И обуреваемое истерическим восторгом большинство тут же легло под него. Нельзя утверждать, что Гитлер изнасиловал немецкий народ — нет, он совратил его! Он следовал за Гитлером с безумной радостью, такой, какой вам еще и видеть не приходилось! Жаль, доктор, что вам не выпало пожить здесь в те горячечные денечки. Тогда вы куда лучше представляли бы себе все то, что на нас нашло. Это было безумие, сумасшествие — как пьяный угар!

Позже, наговорившись вдоволь о «злом Франке», он вернулся к теме своих дневников.

— Я передал эти дневники для того, чтобы раз и навсегда покончить с тем, другим Франком. Три дня после самоубийства Гитлера стали для меня решающими — это был поворотный пункт в моей жизни. Сначала он увлек нас за собой, взбаламутил весь остальной мир, а потом просто исчез — оставил нас расхлебывать наше горе, отвечать за все, что происходило. Можно ли вот так взять да исчезнуть без следа? В такие моменты начинаешь понимать, что ты — песчинка. Одна из «бацилл планеты» — как именовал Гитлер человечество.

Это была самая содержательная и показательная беседа из всех, что мне пришлось вести с Франком. Невольно он раскрыл свою глубоко упрятанную гомосексуальность, которая наряду со слепым тщеславием и полнейшей беспринципностью понудила его примкнуть к фюреру и в атмосфере всеобщего психоза, поставившего с ног на голову все правовые и общечеловеческие ценности, идентифицировать себя с ним. Подобно злому демону, который в поисках оправдания своего существования погряз в разрушительных, непотребных и кровавых оргиях, он дистанцировался от невыносимого портрета своего эго, сбежал в религиозный экстаз и отделил себя от мира и от некогда совратившего его, недоброго идола. Правда, оставив дневники, записи — полное уничтожение и забвение своего эго стали бы для Франка непомерным грузом; факт представления доказательств своей собственной виновности ублажил и его мазохизм.

11 февраля. Генерал-фельдмаршал фон Паулюс

Обеденный перерыв. За обедом я принес обвиняемым газеты. Пробежав глазами заголовок в «Нюрнбергер цайтунг» — «Гесс вылетел в Англию по приказу Гитлера», — Йодль взвился:

— Это подлая ложь! Да мне в жизни не приходилось никого видеть в таком бешенстве, в какое тогда пришел Гитлер, когда узнал о том, что Гесс в Англии. Он бушевал так, что на него впору было смирительную рубашку напялить.

— Почему?

— Потому, что испугался итальянцев. Что скажут итальянцы? Они подумают, что мы за их спиной ведем тайные переговоры с англичанами о заключении мира, а их бросаем. Он просто исходил злобой.

После этого Йодль и Кейтель заговорили о назначенном на вторую половину дня заслушивании свидетельских показаний Паулюса.

— Конечно, теперь эти генералы говорят только ради спасения собственной шкуры, — высказался Йодль.

— Вы полагаете, их заставили давать показания?

— Не думаю. Но они поняли, что им никогда не вернуться в Германию, независимо от того, кто победил в этой войне, и что им нужно серьезно задуматься о том, как бы не разозлить русских.

— Но разве Паулюс не видел, что Гитлер ведет Германию к окончательной катастрофе? Вероятно, поэтому он счел возможным освободить себя от присяги на верность фюреру.

Кейтель взорвался.

— Тогда ему следовало высказать эту точку зрения до своего пленения! Тогда не надо было принимать Железный крест! Звание генерал-полковника, а йотом и фельдмаршала! Мечи к Кресту и другие награды! Не надо было посылать к Гитлеру своих мальчиков на побегушках! Вот что я по этому поводу думаю! Я всегда заступался за него в ставке! Ему бы впору со стыда сгореть, свидетельствуя против нас!

— До последней минуты он клялся и божился фюреру в своей верности ему, — вставил Йодль, — даже тогда, когда стало ясно, что его положение безнадежно.

Неожиданно прорвало и Дёница:

— Их подстрекательская работа обошлась Германии в тысячи погибших женщин и детей!

Я не понял ход мыслей Дёница:

— По-моему, как раз бессмысленное затягивание войны привело ко многим жертвам, которых вполне можно было избежать.

— Нет, в этом повинен подрыв боевого духа их разлагающей пропагандой. Если бы мы сломались в январе, жертв с нашей стороны было бы куда больше. Я хотя бы успел заключить более-менее достойный мир.

Дёниц явно был неправ, и Шпеер невольно взглянул на меня, поскольку знал, что я разделяю его взгляды на ту бессмысленную бойню, которой стала война начиная с января 1945 года. Однако Шпеер не желал на глазах у всех одернуть Дёница.