Замигала зеленая лампочка в специальной входной рамке, старший лейтенант пропустил вперед гостью, зашагал следом.
— Ваши родственники, знакомые?
— Знакомые.
— По-моему, люди с серьезной биографией.
— Так получилось.
Коридор камер предварительного заключения был узким, хорошо освещенным, обитым светлым сайдингом. Савостину и старшего лейтенанта сопровождал дежурный офицер с одной звездочкой на погонах, был хмур, суров, молчалив.
Миновали несколько камер слева и справа, вошли в просторную комнату в самом конце коридора.
— Ждите здесь, — распорядился дежурный и ушел.
Антонина и Баранов остались одни.
— Мне нужно одной поговорить с ними.
— Не положено, — ответил старший лейтенант. — Только в моем присутствии.
— А если нужно?
— Во-первых, опасно. А во-вторых, запрещено по положению. Будете разговаривать при мне.
— А Павел Антонович вас ни о чем не предупредил?
— Предупредил. Поэтому беседуйте с задержанными, на меня ноль внимания.
Открылась дверь, в комнату вошли Чума и Потап. Унылые, исхудавшие, со следами побоев на лицах.
— Пятнадцать минут, — сказал дежурный и ушел.
Воры стояли с заложенными за спины руками, непонимающе переводили взгляды с Антонины на старшего лейтенанта.
Баранов напомнил:
— У вас пятнадцать минут.
Антонина кашлянула в кулак, спросила:
— Помните меня?
— Помним, — оскалился Потап. — В школе вместе учились.
— На киче будешь шутить.
Чума взглянул на друга, вскинул удивленно брови:
— Наш человек, Потап.
— Буду ваша, когда будем вместе чалиться.
Старший лейтенант тоже удивился, поинтересовался:
— У кого научились, мадам?
— Есть один учитель, — отмахнулась Антонина, снова обратилась к задержанным: — По какому делу приезжали к Артуру?
— К Гордею? — уточнил Потап. — По старой дружбе.
— Чего хотели?
— Побазарить.
— О чем?
— Должок за ним, вот и приехали помирковать.
— Какой должок?.. Сколько?
— Не помним. Менты такой гуляш по ребрам устроили, все мозги вышибли.
— Сколько?.. Пятьдесят тысяч, сто, двести?
— Не дави на нас так, мамка, — попросил Чума. — Дай подумать, прикинуть. Если базар серьезный, назначай еще стрелку.
— Что еще от Артура нужно, кроме долга?
— Чтоб нас выпустили. Пусть бросит маляву ментам, что к нам никаких предъяв, на этом мы и отчалим.
— И больше ничего?
— Тебе же сказали, матрена, ничего. И харэ парить мозги. Нам твой хахаль нужен, как зайцу стоп-сигнал.
Антонина взглянула на старшего лейтенанта, развела руками.
— Базар окончен.
Встретились Антонина и капитан Муромов в довольно дорогом ресторане. Стол был накрыт по полной программе, обслуга работала четко и предупредительно, музыка разговору не мешала.
Капитан был уже серьезно подшофе.
— Как у вас по службе, утрамбовалось? — поинтересовалась Антонина.
— Пока тишина. А тишина, как известно, самое опасное состояние. В любой момент может рвануть. Поэтому будем осторожны и аккуратны, — произнес капитан, доливая себе коньячок. — Так вот, по вашему вопросу. Если бы эти красавцы были свеженькие, только что задержанные, без соответствующей биографии, все решилось бы в два щелчка. А так материалы уже в работе, их нужно каким-то путем выдергивать.
— Подумайте, я ведь готова на все ваши условия. Я деньги принесла.
— Послушайте, Антонина! — Капитан отложил нож, которым разрезал жареное мясо. — Хотите откровенно? Это не всегда со мной случается, но сегодня я могу себе позволить. Хотите?
— Почему нет? — пожала та плечами.
— Сегодня моя жизнь… моя личная жизнь… пошла кувырком! С сегодняшнего дня я свободен. От меня ушла супруга. Поэтому гуляю, делаю добрые дела, даже пробую пересмотреть собственную жизнь.
— Как это… ушла? — искренне удивилась Антонина.
— А вот так! Ножками. У нее очень красивые ноги. Честно. И она на этих ножках от меня топ-топ-топ… В туманную даль.
— К кому же в эту… даль?
— Какая разница к кому?.. Важнее, что от меня!.. Догадываетесь почему?.. Мент! Подъем в шесть, отбой в полночь. Ни минуты покоя. Круглосуточно в одной и той же одежде. Как в униформе. Любой звонок — приказ, любая просьба — обязанность. И никакой личной жизни. Ни в кино, ни в театр, ни даже в ресторан. Полный цейтнот. Во всем! Какая женщина такое вытерпит?
— Если любит, вытерпит.
— Значит, не любила. И на меня это как ведро холодной воды! Представляете, верил, дорожил, любил… и вдруг такой финал. Почти десять лет вместе.
— Может, еще вернется?
— Не думаю. А если вернется, то только в одном случае — если я уйду из полиции. А я, уважаемая, не уйду. Это уже моя жизнь! — Капитан налил и с ходу опрокинул рюмку. — Два часа… два часа я сидел столбняком, когда узнал о предательстве. И вдруг подумал о вас.
— Почему?
— Жалко вдруг стало. Не приведи господь никому таких душевных мук.
— Никаких мук. Вам показалось.
— Показалось? Раз показалось, переходим в делу. Без лирики. — Он выпил еще, не чокаясь. — А вдруг ваш муженек заартачится, откажется писать бумагу о снятии претензий?
— Я с ним уже переговорила. Это в его интересах.
— Боится, что они будут прессовать его и в дальнейшем?
— И его, и меня. Вы этот народ лучше меня знаете.
— Да уж знаю. — Муромов поднял рюмку. — Ваше здоровье, — выпил, аккуратно отщипнул виноградинку. — А где гарантия, что они, получив деньги, не станут доить вас постоянно?
— Буду договариваться. Мне важно, чтоб в моем доме, в моей семье был мир и покой.
— Понимаю. Прекрасно понимаю. Но в этом мире все так нестабильно и ненадежно. Верить, Антонина Григорьевна, нельзя никому.
— Но я же вам верю?
— Это исключительный случай, — засмеялся капитан и принялся за мясо. — Такой уж человек вам попался. И в такой день. — Он пожевал, внимательно посмотрел на собеседницу. — С завещанием все тип-топ?
— Была с юристом у нотариуса, обо всем договорились. На днях оформлю.
— И все-таки я вас не до конца понимаю. Зачем вам это? Вот честно, по-дружески. Ну расколитесь перед бедным ментом!