— Издеваетесь? — укорил он.
— Подшучиваю. А это разные вещи.
— Ладно, — мирно буркнул он. Потом сел, стащил
оставшуюся кроссовку, швырнул ее в урну.
— А хотите, я вам шлепки свои дам?
— Опять шутите?
— На этот раз нет. У меня есть шлепки, то есть сланцы
резиновые, такие, знаете, что на пляж носят.
— Розовые, наверное?
— Черные, с плоской подошвой.
— А размер? — он показал мне свою ногу, размера
примерно 42-го.
— У меня 39, я далеко не Золушка, так что натяните.
— Ладно, тащите.
— А вы мне что?
— Я знал, что эта женщина ничего бескорыстно не
делает, — вздохнул он притворно разочарованно. — А что вам надо?
— А вы будто не знаете?
— Догадываюсь.
— Ну тогда рассказывайте, да поскорее. Что
нашли? — я обвела глазами помещение.
— Много всякой гадости.
— М…м…м. — Я задумалась, прикидывая, что он имеет
ввиду, произнося слово «гадость» — И какой?
— Много грязных фотографий, профессиональных и совсем
непрофессиональных, то есть любительских.
— И кто любитель?
— Вася, кто же еще.
— А где он снимал?
— Да везде. На улице под женские юбки объективом
залезал. В общественных туалетах. Он и в раздевалках снимал, и на пляже. Много
фотографий, сделанных здесь, в институте.
— Как? — Ахнула я. — И кто же на них?
— Все вы.
— Все? — я застучала по своей груди. — Даже
я?
— И вы.
— А меня-то он где умудрился…
— Вы сняты в раздевалке в момент примерки какой-то
обновки. Кажется… гм… бюстгалтера.
— Все равно не понимаю, я же в комнате была одна.
— Это вы так думали, а Вася ведь не только по туалетам
любил прятаться, он и в комнатах засады устраивал. В вашей, например, кроме
раздевалки, есть еще и кладовка, так?
— Так.
— Вот в ней он иногда и хоронился, там, между прочим, в
стене дырка есть, через которую он и смотрел, и вас снимал.
— Так вот кто там шуршал! — выкрикнула я,
негодуя. — А мы думали — мыши.
— Не волнуйтесь, там и мыши есть, он их мышеловкой для
своих любимцев ловит именно в вашей кладовке.
— Но откуда он узнает коды? У нас же все комнаты на
замках?
— Он же электрик, значит, часто бывает в разных
комнатах для того, чтобы лампочки поменять. Вы ему открываете, он запоминает
код, а потом проникает уже без вас.
— Какой кошмар! — я, закрыв глаза ладонями, села
на стул. — Моя фотография в стиле «ню» есть у какого-то маньяка.
— Теперь нет. — После моего недоуменного взгляда,
он добавил. — Теперь она вместе с другими уликами в следственном отделе.
— Успокоили, спасибо. Это значит, что теперь на нее
пялится не только Васька, но и весь следственный отдел.
— Что вы, я не даю.
— Один любуетесь?
— Да я одним глазком, — не слишком убедительно
успокоил он.
— И как я вам?
— Могу вас заверить, что у вас самые роскошные формы из
всех институтских дам, — горячо выпалил он.
Я зарделась, как кисейная барышня, от этого пусть и не очень
приличного, но зато искреннего комплимента. Мне было приятно его принять,
потому что даже человеку с таким раздутым самомнением, как у меня, радостно
получать подтверждение своей исключительности. Но мою эйфорию неожиданно
задушила одна уж очень неприятная мысль.
— Так что же получается? Получается, что Васька очень
даже мог попасть к нам в комнату и подбросить эту анонимку?
— Запросто. Правда, он это отрицает, как и многое
другое. Например…
— Стоп, — я предостерегающе взмахнула
рукой. — Мы же с вами решили, что убийца кто-то из наших. А Васька…
— Вы знаете, что электрики имеют совсем другие пропуска,
нежели вы?
— Как так другие?
— Они не оставляют их на проходной, когда входят и
выходят. Их пропуска предъявительские, то есть…
— Поняла я, поняла. Они просто их показывают вахтеру,
когда проходят через вертушку, оставляя при этом у себя.
— А это значит, что в момент второго убийства, если вы
помните, произошло оно во время вашей вечеринки, он вполне мог быть в здании.
— Как это?
— Очень просто, — начал сердиться
Геркулесов. — Вы все, когда уходите, сдаете пропуска, вахтер их
раскладывает в ячейки, если какая-то ячейка пуста, он выясняет какая, сверяет
со списком работников, что лежит у него под стеклом, звонит диспетчеру и
докладывает, что работник такой-то, такой-то не покинул здания, а уж диспетчер
либо находит зазевавшегося, после чего выдворяет, либо выясняет, зачем тот
задержался, и докладывает на вахту.
— Это еще зачем?
— Зачем докладывает?
— Зачем вообще все эти глупые игры в засекреченную
правительственную организацию? Что у нас филиал КГБ что ли?
— Ах вот вы о чем.. Ну это очень просто. В застойные
времена этот НИИ и впрямь был секретным объектом, здесь какие-то отравляющие
химические соединения изобретали.
— А сейчас?
— Сейчас, как будто, перестали, но порядки остались
прежние.
— Ага, — удовлетворенно кивнула я, а потом до меня
дошло, что с этими разговорами про конспирацию, я потеряла нить беседа. —
А о чем мы до этого говорили?
— О том, что электриков часто вызывают в неурочное
время, чтобы починить, например, сигнализацию. Или проводку, или пробки какие,
вылетевшие, именно по этому у них особые пропуска.
— И это доказывает, что он мог убить уборщицу в то
время, когда мы веселились? — с сомнением протянула я.
— Нет, это доказывает, что он мог убить, потому что
учет предъявительских пропусков никто не ведет.
— Не поняла, — с сожалением призналась я.
— Тьфу ты! — разозлился Геркулесов. — Он
просто мог остаться в институте на ночь, и никто бы этого не заметил, ведь
пропуск на проходную он не сдает, а если он его не сдает, значит, вахтер его не
хватится…
— Все! Поняла! — торжественно воскликнула я.
— Фу, — он облегченно вздохнул и картинно вытер
лоб рукавом, будто я своей тупостью его замотала до пота.
Я напряженно молчала минуты две, пока не выдала вот что:
— Но это даже косвенными уликами не назовешь, скорее
вашими догадками.