Гортензия - читать онлайн книгу. Автор: Жак Экспер cтр.№ 55

Cтраница 55

Проведя ладонью по запотевшему зеркалу ванной, я посмотрела на отражение своего мокрого тела, покрасневшего от горячей воды. Как же давно я вот так себя не разглядывала! Лицо – все в морщинах, глаза усталые, кожа на щеках безжизненная, вялая. Шея, покрытая противным пушком, стала жирной и бесформенной, а ведь когда-то в юности была точеной: изящной и длинной. Единственным в моей внешности, чем я гордилась по праву. Потом поглядела на руки, усеянные коричневыми пятнами, на обвисшую чуть не до живота грудь, дряблый живот, изуродованный рубцом от кесарева, и на главный признак пола – серое пятнышко лобка над ляжками с проступающими синими венами. Мне немногим за пятьдесят, а тело уже такое старое.

Но и в молодости я не отличалась красотой. Когда Сильвен говорил, что я прекрасна, я шутливо называла его обманщиком. Обычно он это говорил, когда брал меня за руку и вел в спальню.

При воспоминании о его ласках у меня из груди вырвался вздох: Сильвен утверждал, что никогда так не желал ни одной женщины. Я обожала его, когда в момент наивысшего наслаждения он испускал мощное глухое рычание. Ах, как я была счастлива, безмерно счастлива тем, что была способна доставить ему удовольствие. После секса он обвивал мое тело сильными руками и тотчас же засыпал.

Проснувшись, Сильвен сразу вставал и уходил со словами: «Я скоро вернусь». И он всегда так поступал, пока на время не исчез из моей жизни.

Мне вспомнился день, когда я впервые испытала с ним непередаваемые ощущения в постели. Тогда он явился ближе к вечеру – я только что вернулась из министерства, не успев еще снять пальто. Мы не виделись с ним три дня. От него пахло вином. Я бросилась в его объятия, а он проговорил:

– Как поживаешь, единственная моя любовь?

Услышать, что я – единственная его любовь! Это привело меня в настоящий экстаз, настолько я была глупа. Мне и в голову не приходило расспрашивать, где он был и с кем, я словно жила во сне и не желала просыпаться.

Когда я спросила, голоден ли он, Сильвен ответил:

– Да, я безумно по тебе изголодался!

И тогда мы занялись любовью прямо на ковре в гостиной, и, падая, он опрокинул ногой низенький деревянный столик…

Зеркало запотело вновь, и мое тело превратилось в неясный силуэт.

Я намазала кремом плечи, грудь, потом ноги.

Мне было хорошо. Спокойствие и безмятежность. Мучившая меня после обеда головная боль прошла – хватило таблетки аспирина.

Я начала перебирать вещи, лежавшие на верхних полках добротного нормандского шкафа, доставшегося мне от родителей. Довольно громоздкий, он занимал добрую половину моей спальни, зато там поместилось всё: блузки и платья – на вешалках, свитера на полках в центральной части, носки, трусы и колготки в нижних ящиках, постельное белье и покрывала – на самом верху. Там я и нашла то, что искала: слегка выцветший от времени китайский шелковый пеньюар. Куплен он был для него – ему нравилось, когда я надевала пеньюар в минуты нежности. Это был единственный предмет, который я оставила, когда избавлялась от немногочисленных забытых вещей Сильвена, – все они полетели в мусор вместе с идиотским нижним бельем, которое я приобретала, чтобы его соблазнять. Оставила не чтобы предаваться грешным воспоминаниям, нет, я ничего не собиралась хранить в память о нем, а потому, что любила ощущение шелка на коже.

Иногда мне случалось его надевать, изредка, когда мне бывало хорошо, как сегодняшним вечером. Правда, за эти двадцать два года они были крайне редкими, эти мгновения, когда я ощущала полноту бытия.

Но этот вечер должен стать моим вечером, и мне захотелось надеть пеньюар.

Пройдясь по квартире, я с удовлетворением отметила, что все было в безупречном порядке. В прихожей я сняла рамку с разбитым стеклом. Поцеловав личико моей девочки, на этот раз, к счастью, я не порезалась.

Я прошла по коридору до комнаты Гортензии и улеглась на узенькой кровати. Там, в окружении безмолвных свидетелей нашего слишком короткого счастья, я и собиралась ждать дочь, ибо ничуть не сомневалась, что она придет.

Теперь я была полностью готова рассказать ей все.

Глаза сами собой закрылись от усталости, и, дай я себе волю, наверняка бы уснула, убаюканная шумом дождя. Однако я предпочла мысленно снова пережить каждое мгновение этого благословенного богом воскресенья.

Ну как мне на себя не сердиться – я все-таки провалилась в сон. Посмотрев на часы – старинные часы матери, снятые с ее запястья на похоронах, я увидела, что проспала минут двадцать. Больше такого я не допущу.

Я включила ночник, стоявший на прикроватном столике, тот, что Гортензия всегда просила оставить зажженным, пока она не заснет. Но я редко поддавалась уговорам. Ребенок, даже самый маленький, обязан привыкнуть к темноте и встречать ее безбоязненно. Нынешние мамаши сочли бы мою суровость чрезмерной, но разве жизнь человека не должна подчиняться строгой дисциплине, которую надо воспитывать с раннего детства?

Иногда я упрекала себя за излишнюю строгость, но такая уж я и вряд ли когда-нибудь изменюсь. Сильвен, скорее всего, потакал всем ее капризам. Но отныне он больше не навредит моей дочери… При этой мысли на душе у меня стало легко. Наконец-то я освободила от него Гортензию.

Однажды после пылких объятий я настолько расчувствовалась, что мне пришла в голову идея завести ребенка, и я спросила голосом шаловливой девчонки, кого бы он предпочел – сына или дочку? Сильвен ответил, что было еще рановато для этого, прибавив фразу, которая до сих пор стоит у меня в ушах:

– Сейчас я хочу жить только для тебя, для нас двоих. Мы еще очень молоды, подумаем об этом позже.

И я восприняла это откровение как признание в неземной любви. Потом Сильвен заключил категоричным тоном:

– Думаю, у меня нет отцовской жилки. Возможно, когда-нибудь…

Вспоминая это, я вздрогнула. Сколько было в этих словах презрения и лукавства!

Несколько недель я не вспоминала о своем желании зачать ребенка. Да и Сильвена жизнь со мной полностью устраивала. Но он начал отлучаться из дома все чаще, говорил, что ездит в командировки по провинциям, а я не хотела знать большего и ничего не спрашивала. Мне хватало того, что он ко мне возвращался.